Бовкинская блокада.

(Из книги Григория Алексеевича Ворожищева

"По радиограмме в Быховский район ..." )

Мы с радисткой Тамарой Федоровной Сафроновой, выполняя задание штаба фронта, встретили 1943-й год в Клетнянских лесах Брянской области. А вскоре приняли радиограмму, в которой нам предлагалось перебазироваться в Быховский район Могилевской области, где заняться организацией разведки. Взять под постоянный контроль город Быхов с его гарнизоном, местный аэродром, железную дорогу и автомагистраль Гомель-Могилев.

Сборы были недолгими. Группа, состоявшая из шести человек, в том числе я - командир группы, радистка Сафронова, вторая радистка Валя (фамилию, к сожалению, не помню), разведчики Павел Пименович Ривоненко, что из Мглинского района Брянской области, 15-летний паренек Яша, тоже из Мглинского района, и кадровый боец-окруженец Виктор Кузьмин, оседлав коней, двинулась в нелегкий путь по тылам противника. Впереди были естественные препятствия, такие, как Ипуть, железная дорога Унеча-Кричев, Варшавское шоссе, Сож, Проня...
Уже в пути к нам присоединился седьмой человек, им был Максим Семенович Сивограков, бывший заведующий Быховского райпо. Коммунист, в партизанах с 1941 года, по возрасту годился мне в отцы. Сивограков был уже опытный партизан, интересовал меня как житель Быховского района, в который мы должны прибыть для выполнения заданий. Когда я предложил Максиму Семеновичу присоединиться к нашей группе, он, конечно,был «за», тем более, что в поселке Новый Свет проживала его семья, о которой он толком ничего не знал. Командир отряда, в котором воевал боец, старший лейтенант Давыдов не хотел его отпускать: у меня, мол, лишних людей нет. Однако, понимая важность дела, колебался не долго, дал свое «добро».
И вот все препятствия позади, мы ступили на оккупированную территорию района. Остановились на левобережье Днепра в густом сосновом лесу, недалеко от речушки с болотистыми берегами Ухлясть, в окружении деревень Смолица, Дабужа, Вовки, Александровка, Хачинка, Радьковичи, Ветренка. Тут нужно сказать, что в этом небольшом урочище 20 на 15 километров, на тот период партизанских отрядов не было.
Вскоре мы узнали, что ранее тут базировалась партизанская бригада, которой командовал Г. И. Сазонов. Осенью 1942 -го года это партизанское формирование было блокировано карателями, ее разрозненные отряды были вынуждены покинуть эту местность: кто ушел на правобережье Днепра, кто в Брянские леса. Поездив по этому «зеленому бастиону», мы поняли, что он впрямь мог быть только временным укрытием большого партизанского соединения Для постоянного базирования опасен (в чем довелось убедиться и нам в октябре сорок третьего).
Всё-таки такой небольшой группе, как наша, да еще не намеревающей вступать в активные боевые действия с фашистами и их ставленниками, это урочище подходило, создавало укрытие и маневренность.
С первых дней пребывания в районе мы начали активные знакомства с населением окружающих сёл, деревень. Первые довольно подробные данные получили от жены Сивогракова От неё узнали, что в селе Красная Слобода (Узники), работает старостой наш человек, бывший коммунист Иван Михайлович Паюков.

Сам Сивограков, оказалось, хорошо его знал ещё до войны. Паюков по специальности был ветеринар. Служил срочную службу. Демобилизовался. Работал по специальности в Новом Быхове. Перед войной опять ушел в армию на сверхсрочную. Ну а потом, это мы узнали позже, в боях под Минском был ранен. Оказался в окружении. Затем добрался до Красной Слободы, где проживал отец. Там односельчане, зная и веря в его, и выбрали старостой.
Вскоре мы связались с Паюковым. Он искренне, даже с азартом работал нашим осведомителем. Снабдил полными агентурными данными о Быхове, его гарнизоне Передал нам запрятанные винтовки, несколько цинковых коробок с патронами. Благодаря его смелости и находчивости, я лично дважды побывал в городке, был «удостоен чести» присутствовать на сборище бургомистров и старост района, которые проходили в помещении полиции. В июле того года Иван Михайлович был схвачен гестаповцами и уже не вернулся...
Мы начали более активную разведывательную деятельность и партизанскую жизнь в этой местности, что было типично для всей временно оккупированной гитлеровцами советской территории. Кругом действовали вражеские карательные службы: СД, гестапо, жандармерия, полиция, местные управы, рьяные помощники оккупантов. Выискивали партизан, коммунистов, комсомольцев, им сочувствовавших: грабили, убивали, издевались над порой ни в чем не повинными людьми. Директивы, инструкции фашистской управы все одинаково заканчивались словами: занеповиновение - расстрел. Разумеется, все эти наставления были доведены до сведения населения Но свободолюбивый, непокорный белорусский народ не хотел принимать этот «новый порядок» рабской жизни.
Его души переполнял великий гнев, ненависть против поработителей. И всю силу народного гнева, любовь к Родине приняли в свои сердца не только те, кто ушел в партизанские отряды, вступили в открытый бой с ненавистным врагом, но и множество патриотов, живших рядом с ним, ощущая его непосредственно, становились разведчиками, связными и приводящими в ужас оккупационные власти - подпольщиками. А фашисты и их рьяные сподвижники во всю мощь кричали о разгроме Советов, скором окончании войны, победе германского оружия: «Большевики           доживают      последние дни Правительство коммунистической России покинуло Москву». Это надо же! В сорок третьем году, когда был сломан хребет германскому рейху. Когда сама гитлеровская ставка объявила трехдневный траур по поводу разгрома трехсоттысячной армии Паулюса под Сталинградом. Но ведь люди знали действительность и цену фашистского вопля. Работники подпольных райкомов ,партии, коммунисты, партизаны, разъясняли населению истинное положение на фронтах и в мире, разоблачали лож врагов, вселяли в народ уверенность в нашу Победу.
Наши ночные, а потом и дневные визиты в села очень скоро сплотили нас с людьми. И вскоре, конечно, не без подсказки местных жителей, мы совершили нападение на мельницу в поселке Подгорный. Уничтожили охрану и «конфисковали» два воза муки. Понесли и первые потери: был убит молодой парень из поселка Радьковичи Володя Быченков. Ранен в грудь навылет Олег Баранчук, житель деревни Прибор.
Между тем, жители заметили постоянное присутствие «своих», почувствовали защиту, какое-то облегчение.
Господствующее положение гитлеровцев и их приспешников в этих населенных пунктах кончилось. Хотя они не хотели терять свой «освободительный» престиж, делали, но теперь уже трусливые набеги на эти села. Второпях кого-то хватали, пристрелят двух-трёх поросят, если таковые подвергнутся под руку, перетряхнут последнее барахлишко в сундуках и быстренько сматываются. Но и такие хозоперации не всегда проходили безнаказанно. Любители самогонки и свежины прямо днем нарывались на партизанскую засаду. Тут уж не до выпивки и закуски! Партизанская закуска для «господского организма» была не по вкусу, она ведь изрыгала месть, ненависть. Конечно, кто пошустрее, а может быть поопытнее, успевали драла дать. Нам же оставались подводы с лошадьми, оружие и хоть немного патронов. В партизанском хозяйстве все это было очень нужно и находило свое применение. Ну, а награблено возвращали на радость и, если хотите на недоумение, жителям. Вскоре после таких встреч с захватчиками жители сел Хатинка, Новый Свет, хутор Борет! (Захаренки) Красная Слобода, Смолица, Дабужа почувствовали постоянное присутствие партизан.
Встречали наших ребят с радостью, доброжелательно. Мы же, находясь в постоянной связи с людьми, прожившими больше двух лет в оккупации, встречали и малодушных, растерянных... Надо было выигрывать борьбу и на этом фронте, вселять в сердца людей уверенность в нашей победе над врагом. За это дело взялись радистка Тамара и Максим Семенович Сивограков. Начали вдвоем записывать, а затем размножать сводки от Советского информбюро и через разведчиков, наших связных, распространять их среди населения. Эти сводки передавались из рук в руки, из села в село. Когда наши оказывались в населенном пункте, их по секрету спрашивали: «Сводочку принесли?» - «Ты же, батя, читать не умеешь!» - отшучивался партизан. «Чего- нибудь не прочту, так мы вместе осилим!»
Также скоро после появления «Семерки», к нам начала приходить местная молодежь, чтобы вступить в ряды народных мстителей, внести свой вклад в борьбу с немецко-фашистскими поработителями, иго которых они уже успели испытать, как под вывеской «нового порядка» западной цивилизации вылезает старый мир эксплуатации, свободы грабить и убивать. Тринадцати четырнадцатилетние парни на глазах взрослели, поняли ту ошибочную доверчивую наивность некоторых граждан в 1941 году, когда предполагали, что немцы не будут трогать безоружных женщин, детей, стариков - зачем? Они же не воюют! И не посмеют сжигать дома, разорять хозяйства, уничтожать то, что им не принадлежало. Враги же убивали, жгли, грабили - в этом оказалась суровая правда войны, обличающая фашизм. И те недавние мальчишки с ненавистью, решительно отвергали всё, что принесли оккупанты и, вступали в подпольные организации, уходили партизанскими тропами, быстро овладевали навыками борьбы с врагом.
Первыми в нашу группу пришли из поселка Радьковичи два брата - Тит и Володя Быченковы. (Володя погиб в первом бою, о чём сказано выше). Их примеру последовали Олег Баранчук, Валентин Головнев и бывший лесничий Трофим Шереметьев из деревни Прибор, Коля Горшков из поселка Новый Свет, Володя Кучук из поселка Ветренка и другие. Тогда ее интенсивный рост был нежелательным. Дело в том, что по приказу нашего руководства, мне, как агентурному разведчику, запрещалось вступать в открытый бой, привлекать новых людей в разведформирования, заниматься организацией партизанского движения. Теперь все эти приказы, наставления теряли свой смысл. Время и известная ситу ация диктовала свои права. Люди шли к нам в надежде найти свое место в борьбе с заклятым врагом Было б нелогично и несправедливо отталкивать их от борьбы с фашизмом, которую ведет весь советский народ. Находили нас и военнопленные, бежавшие их Быхова, со строительства моста через Днепр. В июле наша группа превратилась в партизанский отряд, насчитывающий 160 человек, когда-то и кем-то названный «Семёрка».
Комиссаром отряда я самолично назначил Сивогракова Максима Семеновича, единственного коммуниста в нашем боевом формировании.
Военных действий успехи нашего стихийно родившегося отряда были не особенно велики, потому как мы совсем не имели взрывчатки. Катастрофически не хватало оружия и боеприпасов. Конечно, эти обстоятельства беспокоили нас, но не очень пугали. Оккупантов и их прихлебателей мы по возможности старались уничтожать из засад. Обстреливали одиночные автомашины и обозы на шоссе и большаках Таким образом, понемногу вооружались и сами. В отряде появились пулеметы и автоматы. Усилили распределение листовок, сводок от Советского информбюро, возможности-то наши в этом отношении расширились, а их эффект был потрясающий. Я уже говорил об этом выше, повторюсь еще: сводки, листовки переходили из рук в руки, передавались из уст в уста. И если даже они огорчали, люди знали, что это правда. Правда из Москвы. Так что, информационного оружия оккупанты боялись не меньше, чем боевого, дерзких налетов на них. Наши люди часто сообщали из Быхова: «Комендатура всю полицию и жандармерию поставила на ноги, рыщут по городу, срывают листовки с заборов, стен, столбов. На другой день они появлялись вновь, приводя в ярость оккупационные власти, которым хотелось бы задушить слово правды в зародыше. Эта агитационно-массовая работа сыграла свою положительную роль в немецко- полицейском гарнизоне села Палки. На так называемой станции Прибор размещался небольшой лагерь военнопленных, которые проводили ремонтные работы на автомагистралях. Незаметно получая листовки, сводки от наших девчат Лиды Коноплицкой и Дуси Контанистовой (обе из дер. Прибор), в конечном итоге около трех десятков человек перебрались к нам. Конечно, партизанская борьба не обходилась и без потерь, но наши ребята не пасовали перед врагом, напротив, приобретали опыт, закалялись.
И все же основное назначение «Семерки» - выполнение задания штаба фронта, добыча разведывательных материалов Вскоре Центр был полностью информирован о состоянии дел не только о вражеском гарнизона Быхова, но и о боевой и внутренней жизни местного аэродрома, переброске фашистских войск по железной дороге и автомагистрали Гомель - Могилев.
Нет, это было не случайное стечение обстоятельств, не случайное «везение» командира. Главное было то, что весь народ наш - союз честных советских людей, патриотов, был на нашей стороне.
Нашими разведчиками, связными стали простые парни, девушки, вчерашние учащиеся-белорусы, о которых Аркадий Гайдар говорил:           «Люди с обыкновенной
биографией в необыкновенное время!»
Первым осведомителем и частично поставщиком оружия и боеприпасов был староста села Красная Слобода (Узники) Иван Михайлович Паюков, о котором я уже говорил. На железнодорожной станции Быхов работала табельщицей наша разведчица, бывшая учительница и бывший кандидат в члены партии Анна Васильевна Солонович. На Быховском аэродроме легально действовала комсомольско-молодежная подпольная группа, которой руководил бывший шофер Быховского отдела КГБ Виктор Лукич Скиданов. За переброской войск противника по шоссе Гомель-Могилев наблюдала тоже бывшая учительница Варвара Еремеевна Деревянко, которая работала поваром на станции Прибор. Кроме Деревянко, за этой автомагистралью вели наблюдение и поддерживали связь с военнопленными, а потом и с охранниками, приборские девчата - Лида Коноплицкая и Дуся Контанистова Связными с аэродромом были: Ульяна Завалишина и Настя Василькова из деревни Смолица, Лида Семенова из хутора Борки (Захаренки). С табельщицей железнодорожной станции Быхов Аней Солонович держали постоянную связь Адам Акулович Корнев и 15-летняя Ева Белозерова из деревни Смолица. Кстати, Ева частенько навещала и Марию Федоровну Баранову, проживающую в селе Следюки.
Теперь, спустя много лет, с горечью думаю о сестричках наших, кто вместе с мужчинами вёл партизанскую войну, ежедневно, ежечасно, даже во сне рисковал, жил и работал, как говорится, в пасти врага Короче, жалели мы их, понимали, что им труднее в логове врага, чем нам в лесу. Но вот того, насколько война несовместима с женской психологией, со всем их существом, мы не задумывались! Они не рассказывали о переживаниях, душевных болях, боялись, что их не так поймут...
Трудности подпольщиц, находящихся рядом с врагом, состояли не только в том, что они постоянно подвергались опасности, каждую минуту могли быть схвачены и погибнуть мучительной смертью, как погиб Иван Паюков в застенках гестапо. Поэтому и старались завоевывать доверие, показывать «любовь» к врагу. А разве это легко? Но самое тяжелое для наших разведчиц, было то, что, работая среди оккупантов, они чувствовали постоянную испепеляющую ненависть своих же людей, подруг, соседей, переживали сильное моральное потрясение. Всякий, кто сотрудничал, и даже не сотрудничал, а просто общался с немцами, уже считался предателем, на нем лежала печать изменника, настолько была ненависть к врагу !
Страшное это дело - постоянно ощущать на себе косые ненавистные взгляды своих же соотечественников. А обижаться на них нельзя было. Ведь они ненавидели того же, кого ненавидели и они - разведчики - оккупантов и предателей Родины, своего народа! Надо было себя не выдавать, всё, до каждого движения, слова, взгляда того, с кем работаешь, видеть, предвидеть! Иначе дела не будет. Мы не так часто задумывались над этим. Многое принимали, как само собой разумеющееся - так, мол, надо! А так ли? На глазах оттачивался, формировался особый тип, характер нашего поколения.
А мы, мужчины, порой не знали всего того, что прочувствовали, пережили эти девчата - сестрички наши, как неестественна была для них война... Мы не думали о том, что женщина сильнее ощущала тяжести лихого времени. И то, что она вынесла из смертельного ада, теперь стало историческим, опытом беспредельных человеческих возможностей, которые мы не вправе забывать.А теперь оставим в покое наших славных бойцов невидимого фронта - разведчиков, связных, перейдем к партизанской борьбе
В июле в нашем Городецком урочище появилась рота партизан, пришедшая с правобережья Днепра. Командовал ею лейтенант Александр Сергеевич Демидов. Остановились народные мстители немного восточнее «Семерки», у деревни Александровка. Отряд имел другое, в отличие от нас, назначение - организация партизанского движения на левобережье, и он быстро начал расти, скоро превратился в «Могилевский партизанский полк № 15». Насчитывал в своих рядах (со слов Демидова) к сентябрю более полутора тысяч человек.
В начале августа у «Семерки» появился сосед - партизанский отряд № 48, тоже могилевский, им командовал старший лейтенант Василий Лукич Ширко, комиссар отряда Давыденко, начальник штаба лейтенант Ясючня. Из рассказов начштаба, этот отряд начал свое формирование где-то в окрестностях села Бахань в мае 1943 года. Имел деловые контакты с Гришиным, но действовал самостоятельно. Когда Ширко раскинул свой лагерь, считай, одним лагерем с нами, у него в отряде было немногим более 280 бойцов.
Все названные отряды без дела не сидели, но действовали, что было не совсем понятным, каждый в отдельности. Никаких взаимосвязей. Выходило, что каждый из нас считал себя «вожаком». Что касаемо отряда № 48 и «Семерки», так мы были просто соседи. Могли рассчитывать друг на друга, а вот, чтобы поговорить о чем-то совместном, такого не помню...
А. С. Демидов держался, я бы сказал, особняком На это у него были свои основания - он же комполка, а эти маломощные соседи вдруг да ещё чего-то попросят, боеприпасов (у них самих их было мало). В общем, эти удельные княжества пользы никому не проносили, особенно это отразилось на нас в блокадные дни.
В результате получалось так, что лес, который был для всех нас одним укрытием, мы называли каждый по- разному: Демидов называл его Александровским. Ширко, отряд № 48 - Хачинский. «Семерковцы» - Смолицким, Гришинцы - Бовкинским. Между тем, уже шел сентябрь сорок третьего. Наряду с событиями партизанской борьбы, с поразительной быстротой развивались        события на фронтах Отечественной войны.
После освобождения Орла и Белгорода, Красная Армия продолжала свое победное шествие. А 18 сентября Совинформбюро сообщило об освобождении Брянска, Бежицы. В двадцатых числах мы узнали о том, что наши взяли Почепу, Мглин, Унечу, Клетни. Особенно обрадовалась        этим сообщениям «Семерка». Там,   в Клетнянских,     Мамаевских лесах, мы                  вместе спартизанской        бригадой «За Родину»                            боролись с оккупантами около года. Из того региона и начался наш путь в Быховский район. А для Павла Пименовича Ривоненко освобождение тех мест было сверх всяких радостей: его родной посёлок Варновичи, где брат, две сестренки и беременная жена, очищен от врага. Значит, ничто им теперь не угрожает! В эти сентябрьские дни и ночи, в нашем лагере было особенно оживленно. Люди, свободные от задания, собирались у костра, восторженно обсуждали сводки от Совинформбюро с перечислением всё новых и новых освобожденных городов, населенных пунктов. Со дня на день ждали Красную Армию. Каждому было ясно, не сегодня, так завтра будет освобождено приднепровье и мы соединимся с нашей армией- освободительницей
25 сентября радистка сообщила нам еще одну радостную весть - освобожден древний Смоленск и уйма населенных пунктов! Между тем, именно в этот день наши разведчики начали доносить о пребывании немцев в Быховский район. Особое передвижение их отмечалось в междуречье Сож-Днепр, в треугольнике Славгород-Довск- Быхов. Партизаны нашего «куста» - полк № 15, отряд № 48 «Семерка», этот факт восприняли как интенсивное отступление гитлеровцев. Из Быхова сообщили о начале эвакуации различных учреждений, ценностей и даже авиамастерских.
Партизаны в преддверии скорого соединения с передовыми частями наступающей Красной Армии, активизировали свою деятельность. Выдвигались к местам скопления врага, внезапно нападали на вражеские обозы, везущие в Германию награбленное добро, уничтожали их.

«Семёрковцы», воодушевленные успехами нашей армии, были полны решимости наилучшим образом исполнить свой долг, докладывали штабу фронта о передвижении, скоплении вражеских войск, стремились не прозевать возможное строительство оборонных укреплений по Днепру и подступах к нему. А немцы, между тем, продолжали свое сосредоточение и активизацию действий южнее и юго-западней нашего лесного массива, начали теснить партизан, вынуждая отходить вглубь леса. Вскоре прервалась связь с разведчиками и связными.
И всё-таки это не очень-то огорчало нас, больше радовало, ведь передовые части Красной Армии уже вышли к берегам рек Сож-Проня и вели бои на этих рубежах. А это значило, что между фронтом и местом расположения наших лагерей было всего два десятка километров. Разве это расстояние? И, конечно, нетрудно было представить настроение партизан, но тогда мы и не догадывались, что горькая ирония партизанской судьбы готовила нам суровое испытание - блокаду... Скоро, очень скоро пришлось нам проститься со своей сладостной мечтой, жестоко расплатиться за свою самоуверенность. Прошедшие с тяжелыми боями не одну сотню километров, наши войска остановились на рубежах рек Сож-Проня. Воспользовавшись этой обстановкой, фашистское командование войск группы «Центр» решило заняться расчисткой своих ближних тылов от партизан в междуречье Сож-Днепр. Начались бои за подлесные деревни Куликовка, Хачинка, Красная Слобода, Смолица, Дабужа.
С нашей силой и вооружением было тяжело... Отошли к лесному массиву и окопались на его опушке. Полк № 15 Демидова занял оборону со стороны Дабужи, «Семерка» расположилась левее демидовцев, закрыв доступ карателям в лес по дороге из Смолицы. Отряд № 48 вгрызался в землю со стороны своей столицы - Хачинка и поселка Подлиповка. Пользовались тактическим преимуществом обороняющихся - подпускать врага как можно ближе, бить внезапно и наверняка Это было уже проверено и никогда еще не подводило. Однако об этом хорошо знали и немцы.
Первая разведрота немцев появилась после полудня со стороны Дабужи. Шли фрицы развернутой цепью по деревне и полем, стреляли на ходу. До опушки леса оставались считанные метры, но там никаких признаков жизни. Видимо, не веря тишине, опасаясь подвоха, каратели бросились на землю и долго поливали свинцом опушку леса. Но снова молчание. Что думали гренадеры, на что рассчитывали, сказать нельзя, всё-таки, очевидно по команде, они разом поднялись. В этот-то момент и ударили партизанские пулеметы, автоматы и винтовки. Наступающие цепи тут же начали редеть, одни фрицы падали на землю, другие бросились бежать, отстреливаясь на ходу...
Из показаний подобранных раненых солдат и командира роты гренадеров, Демидов узнал, что главным серьезным противником гитлеровцев является их старый знакомый - полк Гришина, а остальные, мол, дело простое. Оказалось, что немецкая разведка работала неплохо. Командир роты точно показал на карте, где располагался каждый из наших отрядов. Назвал фамилии, имена командиров, комиссаров, численность, вооружение. На участке обороны Демидова гитлеровцы, видать, здорово обожглись, поэтому, тоже после полудни, уже 1 октября они появились на участке обороны «Семерки». Примерно в составе роты двигались со стороны Смолицы, скрываясь за кустарником цепью и, стреляя на ходу из всего имеющегося оружия, двинулись вперед. И вдруг (известный прием) бросились на землю и снова давай поливать по опушке. Выпустив серию очередей, смолкли, как будто к чему-то прислушиваясь, лежали на земле. Вдруг снова открыли ураганный огонь. С деревьев полетели срезанные сучья, валился скошенный кустарник. Партизаны вжимались в землю, на стрельбу карателей не отвечали. Немцы, перебегая от куста к кусту, двигались к нашей обороне. Мы, притаившись, молчали.
Вот и они. В серо-мышиной форме, с закатанными рукавами, с автоматами, винтовками по флангам и середине, ручные пулеметы, уже хоть плохо, но различимы серые лица, манипулируют руками, многие опустили оружие, о чем-то «гергечут».
Этот миг, кажется, больше всех переживал 15- летний Володя Кучук. Он с непонятным недоразумением, молчаливым вопросом - чего ждете? - глядел то на рядом лежащего своего друга Павла Ривоненко, своими искрящими глазами старался достать командира отряда. Но они лежали не шелохнувшись, не спускали глаз с приближающихся карателей. Ох, как он хотел врезать вон тому здоровенному арийцу, мишень-то уж очень-то хорошая, да нельзя! Жди, когда командир стрельнет, таков уговор: экономить патроны, подпускать врага ближе и бить наверняка.
Володя вздрогнул, когда у обороняющихся протрещала автоматная очередь. Тут же ударили пулеметы - ожил лес. стрекот ручных пулеметов, автоматов, частые выстрелы из винтовок, слились в единый, неотразимый гул. Гренадеры, казалось, не поняли: что это?.. На какой- то миг остолбенели от неожиданности. А это как раз было очень кстати для нас. Ведь теперь мы косили их! У наступающих получилась неразбериха, те один за одним валились на землю Одни оставались лежать, вторые повернулись бежать. . Вдруг с правого фланга вражеской цепи, из кустарника ударил пулемет. Но пулемет почему- то скоро заглох. А вот почему? Не знаю! Взять его на мушку было невозможно, стрелял-то он с закрытой позиции. Гитлеровцы, оказавшиеся слишком уж в уязвимом положении, на открытой местности, под шквальным огнем партизанского оружия, понесли большие потери, спешно отошли в сторону Смолицы, оставив на поле убитых, раненых, оружие. Настроение у ребят приподнятое, радовались тому, что сработала партизанская тактика внезапности и дерзости бить с короткой дистанции.
Смолкла пулеметно-автоматная катавасия. Тихо кругом Слышны были стоны раненых товарищей. Отрядный фельдшер, боевые друзья перевязывали пострадавших, успокаивали. Были и убитые. Бойцы молча, кто кепкой, кто ладонями вытирали потные лица. Не спеша доставали из карманов курево, самокрутки. Передавали кисеты соседям К нашему счастью, в этот день каратели больше не появлялись. Однако уже только сумерками наши терпеливые товарищи, соблюдая предельную осторожность, выдвинулись на поле боя, собрали так нужное для нас трофейное оружие, боеприпасы.
Вечером похоронили павших. Я предложил раненым товарищам отправиться в лагерь. Однако «серьезно» раненых не оказалось. У каждого оказались просто «царапинки», о которых и говорить-то не стоит!
Тихо пришло утро, а потом и день 2 октября. Кругом стояла обманчивая тишина. Казалось, что все кругом вымерло, опустело. Временами налетавший ветер шаловливо трепал кустарник, беззлобно гудя, путался в вершинах вековых деревьев. Партизаны все это время находились в окопах, пристально всматриваясь в лежащее впереди поле. Наблюдателям, сидящим на деревьях, было видно, как по проселочной дороге Смолица - Дабужа, бегали крытые грузовики и легковые автомашины, как там, на поле, приземлился вражеский самолет-разведчик. Демидовцы, видимо, не вытерпели соблазна пугнуть немцев, пустили по нем несколько длинных очередей из «максима». «Стрекоза» тут же забрала какого-то пассажира, взмыла в воздух и взяла курс на запад. Вскоре появилась над лесом, долго кружила двухфезюляжная «рама». Блестя стеклами кабины, она тихо переваливалась с крыла на крыло, строчила из пулеметов по всей опушке леса, сыпала листовки.
Белые, голубые листки, как осенние листья, кружили над лесом, зависали на деревьях, кустарниках. А одна упала на бруствер окопа, зачернела буквами: «Большевистские фанатики! Выходите из леса, сдавайтесь! Ваше сопротивление бесполезно. Вы окружены. Добровольно сдавшимся в плен, командование Германской армии дарует жизнь».
- Ишь вы, какие сердобольные! Знаем мы ваше дарование... - прочитав листовку, сказал бывший пленный Иван Золотарев, и швырнул гадкий листок в сторону.
Володя Кучук, дежуривший на дереве, первый увидел длинную цепь фашистов, растянувшую от Смолицкого болота до Дабужи, звонким ребячим голосом :

- Эй, хлопцы, глядите сколько их!

- Вижу! - откликнулся Павел Ривоненко. - Айда в окоп, Володя!

Немного помолчал, Павел молвил: «Видать, здорово насолили им партизаны, если уж так стараются напоследок. Постараемся и мы! Угостить пока есть чем. А там, смотришь, и наши подойдут, окажут помощь.
Между тем, на участке обороны Демидова уже старательно трудилось все оружие. Слышался сплошной гул. Нам была видна часть наступивших.
Гренадеры, устремившиеся на участок обороны «Семерки», шли развернутой цепью, на ходу строчили из пулеметов и автоматов, заставляя нас вжиматься в окопы, прячась от пуль...

- Без моей команды, - приказываю, - не стрелять. Пусть подойдут ближе и поверят, что участок свободен. Из окопов не высовываться!

Немцы, не прекращая огня, медленно, но упрямо приближаются. И вот уже различимы форма, каски на головах, расплывчатые морды также, как и вчера, по локоть закатаны рукава, у некоторых расстеганы френчи. Золотарев, сдерживая волнение, промолвил: - Хорошо идут! Может, остановить? А то шарахнутся...

- Давай! -

Иван - старый, строевой старшина. До чего же спокойный и невозмутимый! Улыбаясь, посмотрел на Володю Кучука, тот, видать, уже держал на мушке «своего» арийца, сказал:
- Давай, Володя!
Тут же по всей обороне «Семерки» ударили свои и трофейные пулеметы, автоматы, бахали винтовки, все это слилось в единый гул партизанской мести. Маленький отряд бросил вызов сытым, до зубов вооруженным карателям!
Свалилась головная цепь гренадеров. На нее лезла вторая, но и ее постигла участь первых, немцы бросались на землю, начали отползать... Мы, конечно, ликовали! Вдруг гитлеровцы перестроились на ходу, залегли и открыли по нашим окопам такой мощный огонь, что стало тесно и жарко в окопах. Затем - это я увидел впервые за всё моё участие в партизанской войне, немцы по- пластунски двинулись вперед. Это для нас было совсем неожиданно и как-то угрожающе. В эти минуты не до экономии патронов было, не до страху, если хотите. Хотя честно говоря, подумал, как бы кто из новичков не попятился назад. Кто был на войне, тот знает, что значит в такой момент дрогнуть, не дай Бог! К моему счастью, ребята вели себя прямо героически, подкидывали «огоньку» по приближающему врагу. «Да, вот он характер советского человека! - с радостью подумал я. Ведь это же обыкновенные люди, а вот, пришел трудный час, и поднялась у них великая сила!»
Конечно, тут сказывалось и тактическое преимущество, которым, как всегда, обеспечивал лес. Да и в обороне находились, как-никак больше ста стволов, нам очень помогло трофейное оружие.
Каратели, занятые передвижением, не могли вести активного и прицельного огня. Партизаны, напротив, били прицельно по приближающемуся противнику, уже не думая об экономии боеприпасов, укладывая фрицев на постоянную лежанку в надежде, что оружие и патроны они нам все же возместят - оставят.
Дело прошлое, тогда в моей душе, все же появилась каверзная мысль: «Стоит ли дальше испытывать судьбу людей, рисковать их жизнью? Может отойти, пока гренадеры не бросились в атаку и не прикончили нас в этих наспех вырытых окопах? Ведь техникой рукопашного боя, если придется так драться, ребята не владеют! Но тут же во мне заговорил со злым укором второй голос: - опоздал отходить... Перестреляют, как зайцев. Посмотрев на бойцов, понял: они точно также думают и готовы стоять до конца!
Мощь партизанского огня не сбавлялась, растерянных мальчишек уже нет. В окопах лежали взрослые серьезные мужчины. Почти каждый партизанский выстрел находил свою жертв. Но и гитлеровцы, хотя и поредевшей цепью, медленно ползли, сокращая расстояние между ними и нашими окопами: «Знают, гады, что патроны у нас на исходе, вот и выматывают!»
Я передал команду по своей оборонной цепи - приготовить гранаты! И вдруг - аж не верится! - каратели мгновенно прекратили стрельбу, начали пятиться, затем бросились бежать... Трудно было сказать, от чего? Видимо обезумев от ответных действий, когда партизаны, не ожидая на это команды, поднимались из окопчиков и яростно поливая свинцовым дождём вслед бегущим гренадерам, с криками «ура» бросились преследовать их. В окопы вернулись уже с другим настроением, загруженные            трофейным оружием, коробками  с патронами, обвешенные гранатами, сумочками          с рожковыми   кассетами.     Кое-кто позаимствовал       у гитлеровских вояк обувь: сапоги с короткими голенищами, обзавелся часами, зажигалками и трофейным табачком, сигаретами.
Однако это настроение было омрачено тем, что в наших окопах лежали мертвые товарищи. Прибавилось число раненых. Так что эта победа досталась нам трудно и дорого.
По линии обороны наступила какая-то не реальная тишина. Люди молча делали своё дело: оказывали помощь раненым, выносили из окопов павших товарищей, рыли могилу.
Володя Кучук, Коля Горшков заняли свои наблюдательные посты на верхушках сосен. Мы с комиссаром отряда Сивограковым тоже сидели молча, привалившись к дереву, дымили самосадом.

- Всё-таки напористые и настырные они, гады! - заговорил Максим Семенович. - Ни с чем не считаются. Их косят, а они прут! Пьяные, что ли?

 А мы - то не настырные? Тоже упирались до поту... Я видел, когда ты автомат почему-то положил в сторону и, не торопясь, начал шпарить из винтовки. Что автоматные патроны жалел? - немного иронируя, ответил я Сивогракову.

-Ну-у, я, ты - скажешь тоже. У нас - другое дело!

--Для автоматов вообще жалеть надо. Потом, когда я из него стрелял, он трясется и дрожит и сам не знаешь, попал в кого-нибудь или А винтовочка, тут дело совсем иное: только не торопись, но и не зевай, посадил фрица на мушку, крючочек нажал, смотришь, а он капырь и лежит себе смирненько. Но мы-то знаем, что отстаиваем, за что умираем! А они-то за что остались на этом, чужом для них поле? А ты видел, сколько их там...

- Нет, - откровенно сознался я, - не хочу смотреть ни на живых, ни на мертвых... - Удовольствия от этого, конечно, немного. А я все же полюбопытничал и насчитал там 58 бывших душ, - Сивограков как-то мгновенно ожил, в его темных глазах появились огоньки, и он восторженно заговорил: - А ребята-то наши оказались молодцами, так геройски дрались! Была бы моя воля, всех представил бы к награде.

- Всё правильно, Семенович! Другими эти ребята не должны, не могут быть. Они добровольцы, да и сам ты говорил: мы знаем, за что воюем, за что умираем, если придется. А сейчас, пока каратели решают как быть дальше, надо пересчитать сколько у нас оружия, боеприпасов, распределить все поровну. Мне кажется, хватит нам отбить еще одну такую атаку. А, главное, у нас стало больше пулеметов и автоматов. Надо поговорит с ребятами, поблагодарить их за смелость и отвагу, поднять боевой дух В такой ситуации доброе слово тоже оружие Конечно, если бы еще к словам продвижение наших частей к Днепру. Почему такая неожиданная остановка па фронте?

- Смотри, товарищ командир, шевелится! Видать, оклемался гитлеровец-то? И ориентир не потерял, ползет на запад, - боец передернул затвор винтовки и начал целиться      В это время подошел к нему Андрей Трофимович Шереметьев, винтовку склонил к земле, тихо произнес:

- Не надо, Петя! Он уже отвоевался... Пожалей патроны, они нам еще пригодятся!

- Давно ли ты, Трофимович, такой жалостливый стал? - боец с недоумением посмотрел на Шереметьева.

- Не знаю. Давно или не давно, а может быть всегда таким был. Только бью тех, кто стреляет в меня и моих товарищей или может стрелять. Этот уже ничего не может, - Трофим Андреевич простодушно улыбнулся, добавил: - У нас в Белоруссии говорят: лежачего не бьют. Понял?

-Понял-понял..., - передразнивая старшего товарища, Петро потянул винтовку к себе, пробурчал: он бы тебя не пожалел...

- Знаю. Он фашист. А ты, хоть и беспартийный, все же большевик, красный партизан, - значит, не бандит, как величают нас нацисты.

Где-то на западе послышались залпы артиллерийских орудий. Воздух тут же наполнился шипяще свистящими звуками. Послышались оглушительные взрывы снарядов перед позициями полка- 15, в небо взметнулись черные столбы земли и копоти. «Ура - недолет!» - весело реагировали наблюдатели с деревьев. Однако немцы быстро исправили свои ошибки, снаряды начали рваться по всей опушке леса, быстро приближались к месту нашей обороны. Не успели наши наблюдатели слезть с деревьев, как застонала земля, полетели срезанные сучья, зашипели осколки над нашими головами.
Партизаны вжались в окопы, которые оказались не таким уже и крепким укрытием, особенно от тех снарядов, что попадали в деревья...
А снаряды, рвались всё гуще и гуще, роем летали над нашими головами. И если б тогда спросили кого- нибудь из нас, сколько длился этот черный смерч, вряд ли кто ответил бы определенно. Каждый считал: «Долго!» Даже очень долго. И все же у каждого начала есть конец. Артобстрел остановился также неожиданно, как и начался по всему фронту      партизанской обороны от Дабужи до Смолицы. Вроде бы, прекратились взрывы, но еще гудело долго, «ухало» в ушах. В нос лезла гарь, на зубах скрипел песок. Тошнило. Прибавилось число убитых, тяжелораненых. Послышались отчаянные стоны, просьбы не оставлять товарищей:          «Ребята, лучше
прикончите меня!». До сих пор жутко вспоминать тот обстрел 2 октября 1943 года... Но, никуда от него не спрячешься. И не забудется до последних дней жизни не только этот день, весь октябрь сорок третьего. Осеннее солнце склонялось к верхушкам леса. Партизаны, ожидавшие       карателей, высказали предположение:       «Сегодня       их не будет». Спало  напряжение, люди повеселели, появились шутки, смех. Вдруг, сидевший на дереве наблюдатель крикнул:

- Смотрите, фрицы идут! По всему полю. Лица партизан вмиг посуровели, защелкали затворами, каждый свою позицию занял. Взоры туда, навстречу врагу.

- Кажется, хотят попробовать психически, - проговорил Сивограков и, поднявшись во весь рост, прокричал: - товарищи, не поддавайтесь на провокацию. Без команды не стреляйте. Держитесь нашей испытанной тактики: подпускайте гадов ближе и бейте наверняка! И ни шагу назад! Немцы шли по полю стройной цепью. Конца их фланга видно не было, он скрывался за кустарником перед нашей обороной.

- Смотри, идут как на тактических занятиях, только музыки не хватает, - проговорил Сергей Озерной.

- Сейчас будет им джаз! - иронизируя, молвил Олег Баранчук.

Вдруг, очевидно по единой команде, все до единого карателя бросились на землю. Над нашими окопами закипел «шмелиный рой», запела свою мелодию «костлявая». Партизаны вжались в окопчики, боясь поднять головы - и ни единого выстрела. А немцы, казалось, и не собирались атаковать нас, поливали огнем опушку леса. Вездесущий Володя Кучук заговорил:

- Эй, глядите, они же, прикрываясь огнем, своих мертвяков таскают...

Да, фашисты действительно эвакуировали убитых и раненых. Тогда и мы поняли, почему они пожаловали сюда в вечернее время.
И расчст-то у них был простой. Оказалось, недаром прошли для них две предыдущие разведки боем. Нашел все-таки хитрый враг уязвимое место в нашей обороне. Этим местом оказалось болото, выходившее на левое крыло нашей обороны, которое не было прикрыто. Мы даже не предполагали, что немцы барахтаясь в торфяной грязи, пойдут этим путем. И пока держали нас под огнем одни, вторые занимались эвакуацией убитых.. Взвод карателей, утопая в болоте, скрываясь за кустами, тихо вышел на левое крыло нашей обороны и, применяя партизанскую тактику внезапности, лавиной набросился на взводы Ивана Золоторева и Павла Ривоненко. Поднялись и те, что были на поле. Не желая напрасно испытывать судьбу перед превосходящими силами карателей, смявшие почти полностью два наших лучших взвода, отстреливались на ходу, отряд отошел в лес. Немцы почти тут же убрались восвояси. Удивляться тут было нечему, ночного леса они боялись как огня. Мы же вернулись в свои окопы, ведь там еще лежали погибшие товарищи: многих недосчитались мы тогда, в эти первые два дня прифронтовой блокады.
Читатель может упрекнуть меня в том, что я редко называю фамилии, когда речь идет об убитых и раненых. Всё правильно и все так. Однако если внимательно проследить за ростом отряда, то он пополнялся так быстро, что я не мог за это короткое время запомнить сто шестьдесят имен и фамилий. И знал-то я тех ребят в большинстве по именам, да еще неизвестно откуда взятых прозвищах - Сашка-Шангай, Коля-Алтаец, Юрка-Серый, Егор-Черный, Борзый, Академист, Кочубей и т. д. Не хоронить же их под этими именами! А списки личного состава и другие, как это принято говорить «штабные документы», нам очень скоро пришлось сжечь, чтобы они не оказались достоянием фашистов. Кроме того (да пусть не покажется это вам кощунством), в то время, когда человеческая жизнь нередко являлась лишь средством к цели, не совсем важно казалось имя погибшего, главной заботой живых было вовремя придать земле павших рядом. Второпях, в горячке боев, мы порой не могли поставить на могилу фанерную табличку под такой же фанерной звездой.
Была ночь, когда мы вернулись на свои брошенные позиции. Скорбно она встретила нас: командир взвода Иван Золотарев и больше половины его взвода лежали мертвыми. Скрепя зубами, мучился от боли раненный в обе ноги Николай Семченко, комсомолец из села Искали Односельчане перенесли его в безопасное место. Белорусские женщины выходили, вылечили парня (об этом я узнал позже), хотя самим грозила смерть. Павел Пименович Ривоненко и Володя Кучук вверх лицами лежали рядом, каждый в своем окопе. Прохладный осенний ветер тихо шевелил темнорусые волосы Павла и черный чуб Володи. Тела разведчиков изрешечены пулями, их метки виднелись и на лицах павших. Видно было, что фашисты вымещали своё зло, стреляя уже в мертвых.
Да, до чего же тяжело становится на душе, когда приходит скорбная пора прощания. Окружив павших, оставшиеся в живых обнажили головы, долго стояли молча. О чем же думали тогда мы, боевые товарищи9 Наверное о друзьях, жизни котирых сошлись в сражениях с человеконенавистным фашизмом за свою Родину, за свой народ. О нелегких вчерашних, сегодняшних боях, навязанных нам. О том, что уже стало совершенным фактом для каждого участника этой битвы с фашистами, вспыхнувшихся и разгоревшихся сражений здесь, на этой опушке леса, которая останется одной из страниц их боевой биографии, незабываемой частью жизни
Пожилой уже партизан, бывший работник Быховского райисполкома Иван Старовойтов, тихо, как будто боясь разбудить спящих, проговорил:
- Эх ты, Пашка-Пашка! Как же это ты, такой ловкий и смелый, да ещё рядом со своим неизменным другом Володей, не уберегли себя... Как же это вы? Кто же будет теперь бодрить нас, петь любимую: «Эх, Андрюшка, нам ли быть в печали. .» Простите... Прощайте дорогие. А мы постараемся отомстить за вас, за всех и всё!
Павел никогда не был певцом. Да и не стремился к этому искусству. Павел Пименович был потомственный, природный пахарь-хлебороб. А вот эту простую душевную песенку он любил. Её слова и пусть не артистическую мелодию можно было слышать, когда Павел, седлая коня, подмигивал своему юному другу Володе Кучуку, запевал: «Эх, Володька, нам ли быть в печали...» А Володя, как будто чего-то стыдясь, краснел и говорил: «Ладно тебе. Ай-да!»
Похоронили мы своих боевых друзей на той же опушке леса, рядом с проселочной дорогой, ведущей в Смолицу. И никто из родных не узнает, где могилка дорогого им человека... А сколько их, таких бугорков, давно сравнявшихся с землей, заросших травой разбросано на белорусской земле...
Почти всю ночь рыли могилу. У нас не было ни лопат, ни кирок. Работали ножами, немецкими штыками, руками выгребали землю. Молча, без воинского салюта, не было у нас патронов на это дело, опустили тела своих друзей. Рядом со всеми положили молоденького, еще не видевшего жизни, но боровшегося за неё - Володю Кучука. Боевые друзья обложили этот, еще один холмик, появившийся на белорусской земле, дерном, молча, не принося слов клятвы. Да и нужны ли слова, когда в каждой груди бурлит жажда мести? Партизаны разошлись по окопам, начали поглубже зарываться в землю. Каждый знал - с утра начнутся бои.
Из моего воображения никак не уходили, да и не могли уйти тогда, если уж «вижу» и сегодня, образы погибших, похороненных, особо, как никогда назойливо, сверлил мои мозги один неотступный вопрос: не обвинят ли тебя, молодой командир, в гибели вот таких молодых, честных людей? Может ты бы мог бы не вести их в эти бои? Выйти из этой опасной, ничего хорошего не обещающей ситуации Скрыться где-то в болотных зарослях, сохранить людей и благополучно дождаться своих наступающих частей Красной Армии?
Но совесть не позволила, не дала мне продолжать эти предательские, трусливые мысли. В душе поднимался бунт. Как это скрыться? Пересидеть! А что подумали б, что сказали Павел, Володя, Иван Золотарев, будь он живы?
Те, кто сейчас лежат в окопах рядом с тобой? А они ведь знают, что еще будут бои, будут убитые, будут раненые!
Как бы ты после всего, когда эта заваруха кончится - а она ведь когда-то кончится! - выйдя из болот целеньким и невредимым, как будешь смотреть в глаза демидовцам, партизанам отряда № 48, которые отбиваются от карателей, также, а, может, и больше нас гибнут! А что ты скажешь бойцам Красной Армии, навстречу которым выйдешь? Чем помог им, освобождающим из оккупации тебя же?
Нет, всё правильно! Эти ребята пришли в лес по зову сердца, не для того, что бы отсиживаться где-то. Они добровольно взяли оружие в руки для того, чтобы бороться с сильным, коварным врагом. Ими руководит жгучая ненависть к нему. Они защищали свою Родину, свой народ, своих родных и близких. Конечно, на войне не все выживают, многие погибают. Но они, умирая, спасают нечто такое, что сразу-то трудно и понять. А ведь эти беззаветные люди еще и высокую честь спасали. Собственной смертью они отстаивали честь тех, кто вместе с ними вступил на путь, который самой историей определен, как невиданный и нехоженый. Ценой своих жизней они уберегли от смерти многих своих товарищей, которые готовы продолжать их дело, что начали ранее. Все эти парни, павшие вчера, сегодня, приняли смерть явно сознавая: как бы не была дорога жизнь, а судьба Родины несравнимо дороже. «Морально мы сильнее всех!» - справедливость этих слов ярко подтвердилась в дни октябрьской блокады 1943 года, в которой мне довелось быть с начала и до конца И то, что рассказано, только цветочки, ягодки впереди...
Настороженная партизанская ночь прошла спокойно. Мы, ограничиваясь своим маленьким плацдармом обороны, отдавались только одной цели - удержаться до прихода наших наступающих частей, а они вот-вот должны подойти, до них всего 18 километров! Не знали мы в это время, что в нашем Городецком урочище произошли существенные изменения. А заключались они в следующем: 2 октября, в то время, когда мы с севера, со стороны деревни Бовки вошел особый партизанский полк «Тринадцать». А утром появился батальон гришинцев, которым командовал Петр Звездаев. Справа от демидовцев занял оборону батальон Ивана Матяша.
Не могу высказать мнения командования полка № 15, отряда № 48 по этому поводу. Но «Семерка» приход Гришина в этот трудный момент восприняла, как самое радостное, «господнее» послание.
О партизанском полке «Тринадцать» я был наслышан еще раньше, как только пришел со своей группой в Быховский район. Жители рассказывали много былей, легенд об этом партизанском формировании. А главное заключалось в том, что мелкие подразделения гитлеровцев не осмеливаются вступать в бой с гришинцами. Крепко придерживаются «одиннадцатой» заповеди канона, гласящегося: «Не растеряться, вовремя смыться...»
В суматохе разнообразных партизанских дел мне пришлось, да и то «быстрее-быстрее», побывать в расположении полка - поместить раненого бойца  «Семерки» Олега Баранчука. Приходилось встречаться с разведчиками, пробиравшимися за Днепр и обратно, с другими мелкими группами гришинцев, которые выполняя задание командования, проходили через «наш» лес. А вот с самим С. В. Гришиным и его комиссаром И. А. Стрелковым встречаться не приходилось. Зато в блокадные дни октября довелось воевать под их командованием и, конечно, многое о них узнать. Да и всё мое дальнейшее повествование крепко связаны с этим полком.
Полк «Тринадцать», (затем - особое партизанское подразделение), которым командовал бывший учитель начальной школы из Смоленской области, теперь Герой Советского Союза С.В. Гришин, комиссар полка - бывший работник милиции И. А. Стрелков, существовал и действовал с осени 1941 года. За это трудное время в боях и походах исколесил большую часть Смоленщины. Его люди закалились, сплотились, приобрели особую боевитость, закалку, безоговорочную уверенность в победе над «непобедимой» германской армией. Гришин, имея радиосвязь с Большой землей, пополнял арсенал трофейного оружия своим, отечественного производства. Следовательно, был вооружен гораздо лучше чем, например, полк № 15, отряд № 48, не говоря о «Семерке».
В момент подхода частей Красной Армии к реке Сож, полк «Тринадцать» действовал на западном берегу рек Проня и Сож, в районе протяжением от Чаус до Славгорода. Завязывал бои с фронтовыми частями врага, наносил удары по тылам гитлеровских войск, нападал на автоколонны, обозы на шоссейных и проселочных дорогах, намеревался соединиться с нашими. Однако сложившаяся ситуация, большой обоз с ранеными, заставило Гришина задержаться на Проне. Случилось непредвиденное. Части Красной Армии остановились на рубежах Сож-Проня. А немецкие войска, используя эту «паузу», быстро стабилизировали фронт обороны по правобережью Прони и Сожа. Прорваться к своим стало невозможно. Полк оказался в крайне тяжелом положении. Возможность маневрирования шеститысячной армии партизан с огромным обозом, большим госпиталем сузилась до некуда. Пришлось занять круговую оборону, отбивая яростные атаки фашистов, в надежде, что части Красной Армии придут на выручку. Однако фронт молчал.
Тем временем, немцы решили, не теряя зря времени, заняться расчисткой своих ближних тылов от партизан. Там, в прифронтовой зоне, они набросились на своего старого знакомого - партизанский полк Гришина, за «уничтожение» которого уже несколько раз, в том числе и весной этого года, были получены награды. Пойма Прони, часть железенских болот превратилось в сплошное поле боя. Полк оказался в критическом положении. Гришин решил прорвать сжатое кольцо и уйти за Днепр. Но и эта возможность была упущена. Уже на марше Сергей Владимирович узнал, что на Днепре немцы создали вторую линию обороны. Тогда и решил войти в Городецкое урочище, словами гришинцев Бовкинское, получившее это название от села Бовки. Здесь и решили занять круговую оборону, укрепиться и продолжать борьбу с наседающим противником до прихода Советской армии. Штаб полка, госпиталь, большущий обоз остановился южнее села Бовки, западнее Дабужи Батальоны заняли круговую оборону. Практически она сложилась так: на севере от Дабужи потянулась на восток, к краю болотистой поймы речушки Ухлясть, до того места где она поворачивала свое течение на юг. С нею вместе повернулась и оборона партизан до «Горбатого моста», перекрыв лесную дорогу Дабужа-Хачинка. Затем полукольцом по западной опушке леса, где, как известно, уже держали оборону «Семерка» и Демидов, прошла на север и сомкнулась у Дабужи. Батальоны на указанных им участках спешно начали возводить не мудреные партизанские укрепления, состоящие из окопов, щелей.
2-3 октября немцев в лесном массиве еще не было, но о том, что они оставят партизан в покое и не приступят к исполнению карательной экспедиции, никто не рассчитывал. Их ждали Тут нужно сказать, что с приходом «Тринадцатки» в Бовкинские леса, командование всем этим партизанским кустом как-то автоматически легло на плечи Гришина и его штаба. Первое решение штаба полка: встретить карателей на ближних подступах к лесу. По всем дорожкам, тропинкам были выставлены усиленные заслоны, которые, окопавшись, будут сдерживать гренадеров, изматывать их силы на подходах к основному кольцу круговой обороны.
Вот тогда-то 3 октября на месте обороны «Семерки» и появился батальон гришинцев, которым командовал Петр Звездаев. А севернее Дабужи, рядом с Демидовым занял оборону батальон Ивана Матяша. С востока и юга расположились батальоны Иванова и Дулькина, впитав в себя, державший там оборону отряд № 48. Итак, наш отряд «Семерка» автоматически стал частью батальона Звездаева. Познакомившись с командиром батальона, мы, как старожилы этих мест, рассказали, что здесь происходило за последние дни. Звездаев заинтересовался случаем, когда немцы здорово облапошили нас. Улыбаясь чему-то, попросил меня пройти на то место, осмотрев его, коротко бросил: «Ясно». И опять чему-то улыбаясь, заговорил:- Если удалось карателям смять вас в этом углу и уйти безнаказанно, значит, этот ход они попытаются повторить. Ведь отсюда прямая дорога в наш тыл! Понял? Комбат пригласил командира взвода, и повел нас вглубь леса. Оглядевшись, Звездаев рассказал взводному случай, происшедший с нами, предложил ему окопаться здесь, в лесу от болота, с тем расчетом, чтобы правый фронт взвода оказался рядом с основной обороной батальона.

-Если немцы повторят удавшийся им трюк и в первых окопах их не встретят, они, конечно, ринуться в лес, чтобы ударить нам с тылу. Вот тут-то вы их и накроете! Понял?

- Понял, товарищ комбат..

Итак, по прихоти партизанской судьбы, мы стали гришинцами. Хотя на нашу самостоятельность никто не посягал, звания «Семерка» никто нас не лишал. Но каждый из нас сам знал, что к чему, никаких «званий» тут не может быть, привилегия и цель здесь тоже одна для всех: как можно больше уложить гитлеровцев до прихода нашей армии! И мы благодарны были судьбе, что в такой критический момент оказались среди сильных товарищей, в прославленном особом партизанском полку «Тринадцать», под началом опытного, волевого командира, который без промедления взял общее командование на себя. Звездаев, конечно, по возможности, снабдил нас патронами. Раненые товарищи были отправлены в госпиталь полка.
3 октября прошло спокойно. Само собой возникал вопрос: почему так настойчиво наседающие гренадеры оставили нас в покое? Как стало известно позже, каратели не предполагали, что Гришин решил обороняться в Бовкинском лесу. По их убеждению, после прорыва кольца у Прони, полк двинется на запад, через Днепр, и скроется в лесах Правобережья, значит, ускользнет от намеченной расправы. Гитлеровские генералы лихорадочно перегруппировывали и стягивали свои войска в места возможной переправы партизан через Днепр. Создавали крепкие заслоны с расчетом окружить и уничтожить их на открытых поймах реки. Однако партизаны на днепровских лугах не появились. Этот просчет врага дал возможность гришинцам окопаться на новых тактических выгодных позициях.
Четвертого октября над лесом появились воздушные разведчики - «рама» и «стрекоза». А уже пятого, закончив концентрацию экспедиционных дивизий, имея данные воздушной разведки, генерал горнопехотных войск Кюблер бросил на партизан многочисленную армию гренадеров.
Эту операцию генерал-фельдмаршал Буш готовил особо тщательно, так, чтобы она оказалась на высшем уровне. Кроме регулярных частей 4-й армии собрано было столько резервов, что на этот раз неудача была просто исключена. Успех мог бы быть и ввиду ограниченного географического пространства, которое лишало партизан возможности маневрирования,  операцию, как и все предыдущие, намечено было вести до тех пор, пока не будет уничтожен последний партизан.
Превосходство противника в живой силе, вооружении, не говоря уж о технике, было огромное Для гарантированного успеха, полного достижения цели в этой акции были стянуты две дивизии 4-й немецкой армии. В их состав входили: четыре гренадерские полка, артполк, два отдельных батальона, батальоны «Припять», «Березина», пехотный и саперные батальоны, танковые мотомеханизированные подразделения, эскадрильи бомбардировщиков, разведывательная авиация, несколько звеньев истребителей, блокирующих партизан с воздуха, чтобы исключить связи с населением, в близлежащие селах были усилены гарнизоны полиции.
Этой операцией по уничтожению партизан Бовкинского леса руководил командующий прифронтовым районом войск группы «Центр» генерал горнопехотных войск Кюблер Всё это само по себе красноречиво говорило о серьезности намерений противника.
Да, вроде всё учли, взвесили фашисты: наше вооружение, наличие людей, тактическое возможности. Всё, кроме природы нашего общества, характера советского человека и народных мстителей.
По опыту предшествующих боев, каратели, да их генерал, уже хорошо знали боевой стиль, выдержку, неумную дерзость народных мстителей и вероятно поэтому не решились приступить к штурму их позиций с ходу. К лесу со всех сторон, в разных направлениях (как это было до 2 октября, о чём я уже рассказал) посылали крупные разведгруппы, в надежде прощупать, найти слабые места в партизанской обороне. Не получалось. Между прочим, порой улыбалась и «удача». Вот совсем рядом желанный участок - намеченная цель. Каратели залегли, старательно «обработали» опушку леса. Ждут. Наблюдают. Впереди - никаких признаков жизни. Тихо, мирно шелестят верхушки вековых сосен, осин. И... рывок вперед. Не успели оккупанты подняться в полный рост, как шквальным огнем «заговорил» молчаливый кустарник, партизаны косят врага в упор, справа и слева. Обезумевшие гренадеры столбенеют, затем падают на землю, а кто пошустрее, бросает оружие и удирает...
6 октября над лесом появились бомбардировщики. Застонала, загудела земля. Началась обработка наших позиций с воздуха. Полетели в небо черные фонтаны земли, копоти, валились ниц вековые деревья. По лесу со свистом летали осколки горячего металла, расползалась тошнотворная вонь ...
В коротких интервалах, когда самолеты улетали за следующей порцией бомб, в ход пускалась артиллерия. Ни днем, ни ночью не прекращался гул взрывов бомб, снарядов по всей партизанской обороне. Снаряды ложились у штабного блиндажа, у землянок раненых и, конечно, «находили» людей, вжавшихся в окопы, укрывающихся в щелях. Дико ржали, метались в предсмертной агонии раненые лошади, другие скрывались с привязей и разбегались по лесу. Этот бомбовый и снарядный штурм, видимо, рассчитанный на психологическое воздействие, длился до восьмого октября.
Восьмого октября, под прикрытием бомбежки и артобстрела, командование экспедиции бросило на штурм нашего «зеленого бастиона» все войско, которое имелось в этой фронтовой полосе. Два дня кипели кровопролитные бои. Они шли на севере и на юге, на западной и восточной стороне всего Городецкого урочища.
Я не смогу посвятить читателя о тех подробностях, которые происходили на каждом участке многокилометровой партизанской обороны. Этих деталей вряд ли кто знал тогда, кроме непосредственных участников тех событий, нашего руководства. Гренадеры яростно, не считаясь с огромными потерями, ломились в лес со всех четырех сторон. И странное дело, ведь уже неделя как началась блокада, шли ежедневные бои, а тут прозвучало с каким-то особым акцентом - начинаются жаркие дни. И они действительно были жаркие во всех отношениях, отступать некуда, маневрировать негде. Оставалось только драться, изматывать, уничтожать наседающих карателей.
Под деревней Дабужой атаки гренадеров, поддерживаемые танками, отбивали батальон Матяша и полк № 15. С востока и юга встречали вражеские цепи батальона Иванова, Дулькина и отряд № 43. С севера и северовостока наш наблюдатель, сидевший на дереве, сообщил:

- Немцы, группами по тридцать-сорок человек вышли в поле и, развертываясь, движутся к Дабуже. Другие, скрываясь за кустарником, вдоль болота направляются в нашу сторону. Партизаны вжались в окопы, их предупреждать, о том, что стрелять только по команде, уже не нужно было. Каждый боец эту истину знал. К батальону немцы подбирались скрытно. Однако из кустарника хорошо обороняться. Наступать не годится, не видно противника. Да и тесновато, наверное было там гитлеровцам Выстраиваясь редкой цепью, каратели выходили на открытое пространство, соблюдая осторожность, перебежками двинулись вперед. И не понятно почему, изменяя излюбленной тактике палить на ходу, не стреляли. Это молчаливое, напористое шествие показалось страшнее, чем пулеметная стрельба. По спине что-то «ползало». Люди молчаливыми взглядами спрашивали друг друга: почему они молчат? Вдруг немцы залегли и с короткими перерывами начали поливать свинцовым дождем опушку леса. Партизаны, ничем не выдавая себя, лежали в окопах Не встретив ответного огня, гренадеры поднялись и полусогнувшись длинной редкой цепью, теперь уже стреляя на ходу, приближались к лесу. Над нашими головами захлопали разрывные пули, создавая впечатление, что стреляют где-то позади нас. Вдруг гитлеровцы вновь бросились на землю.
Что-то эти господа сегодня многовато фокусничают? Что они задумали! - пробасил Сивограков
В воздухе послышалось шипение, а затем и взрывы мин Перед обороной и по всей опушке леса, от болота до Дабужи, взметнулись черные фонтаны земли и дыма, запели осколки. Дело принимало куда более серьезный характер, чем ранее Минометный обстрел прекратился, также неожиданно, как и начался. У Дабужи на участке Матяша и Демидова заговорили станковые и ручные пулеметы. С ними воедино слились голоса автоматов и винтовок. «Началось!» - подумал каждый из нас, молча наблюдал копошащих гренадеров перед собой. Правее нас кипел бой. Нам не было его видно, но по плотности огня, чувствовалось - жестокий. Между тем, «наши» каратели тоже смелели, сгруппировавшись по 20-30 человек, приближались к лесу, оборона нашего участка молчала. «Если они сейчас стремительно рванутся вперед, то сомнут нас...» - пробежала мысль. И вот фашисты кажется совсем рядом, идут не пригибаясь.

 Самонадеянность это, что ли, или пьяные? - облизывая сухие губы, шептал Шереметьев. - Наверное пора, чего же ждет, комбат? Если они сейчас рванутся вперед, пиши всё пропало!

- Не волнуйся, Звездаев наверняка лучше нас с тобой всё это видит, и своё дело знает лучше нас. В этот момент и ударили пулеметы Звездаева, а их, как мне было известно, в батальоне шестнадцать, плюс наши два Трескотня пулеметов, автоматов, винтовок, слилось в единый гул... Не думаю, что для гитлеровцев ураган огня был сюрпризом, но когда батальон Петра Звездаева обрушил его на них, казавшиеся у цели они на какой-то миг, в каком-то недоразумении остановились и начали валиться на землю. Некоторые поднимались и, что-то гортаня, бросались вперед, попадали под огонь, падали и больше не вставали... А партизаны, не давая опомниться врагам,  косили их с короткой дистанции, тем более на открытой местности. Поняв свое нелепое положение, каратели бросились наутек, но, подогретые успехом, партизаны настигали бежавших короткими пулеметными очередями и прицельным огнем из винтовок. Треск пулеметов, шум боя слышался у Дабужи. Скоро он стих и там Как только оставшиеся в живых гренадеры скрылись за высоткой и кустарниками, смолкла стрельба, тут же прояснилось кое- какое, почем)7? Почему гитлеровцы демонстративно отделились от кустарника и на наших глазах рассыпались по полю? Почему последние метры шли без стрельбы? Оказалось, что вся эта самодеятельность преследовала свою цель. Каратели, отделившиеся от кустарника и рассыпавшиеся по полю, должны были всё внимание партизан привлечь к себе. Ведь тем временем на правом фланге скрытно, кустарником пробиралась вражеская рота к нашей обороне с целью совершить такой же маневр, как и 2 октября, неожиданно наброситься на партизан, молниеносно ударить с фланга и тыла, что послужило бы сигналом атаки главных сил, приближающихся с поля.
Всё так и было бы, если б Петр Звездаев не предусмотрел этот вариант в первый день организации обороны. И всё получилось именно так, как предполагал опытный комбат. Каратели, как и предполагалось, вышли к намеченной точке вовремя, мины рвались в лесу, хоть и не далеко, для захватчиков были безопасны. Окопы, подходящие вплотную к болоту, оказались пустыми... Гитлеровцы в предвкушении удачи проникнуть в тыл партизанской обороны и обрушиться на партизанские окопы, как стадо баранов ринулись в лес. Тут и случилось то, от чего любители легких побед были почти все расстреляны в упор. Случайно оставшиеся в живых двое раненных разведчиков и рассказали о цели разве дроты.
- Так должно и быть, - прислушиваясь к этому рассказу, отметил Шереметьев и добавил: - это вам, господа гренадеры, не «Семерка», а «Тринадцать», так что постарайтесь запомнить! - Трофим Андреевич на минуту смолк, а потом, как будто сам с собой, заговорил: - всё же страшная штука - война! Говорят, что к страху можно привыкнуть. Мне кажется, неправда это. Как можно привыкнуть к тому, когда ты знаешь, что твоя жизнь может оборваться каждую минуту. Нет, тут нельзя не испытывать страха. Кроме того, на страх имеет право каждый, кроме сумашедших. Сколько уже уложили этих любителей чужой земли, чужого добра - не сосчитать Сколько их поляжет еще, никто не знает. Они и сами не знают. . Много похоронили и мы своих: нет, к этому привыкнуть нельзя!
Вот увижу - идут, думаю: может, кто-то из них и мою пулю несет... По спине вроде «мыши» начинают бегать. Тут уж забываю про страх, потому что появляется цель - уложить их побольше, чтобы лег и не поднялся тот, кто «мою» пулю нес. Ведь боязно-то не то, что убьют, ранят, изуродуют! Вот чего я боюсь . - Патронов бы!
Патроны, патроны - вечная партизанская проблема. Там они, у немцев. Уже неделю воюем за их счет. Там и будем их добывать, их оружием и патронами защищаться, драться за свою жизнь. Собственно, другого выхода у нас нет. Непонятно другое, почему молчит фронт? Как тогда отягощал безответный вопрос каждого из нас... И каждый, особенно ветераны партизанского движения знали, настолько не выгодна, даже опасна для нас вот эта позиционная война с до зубов вооруженным, во много раз превосходящим нас во всех отношениях врагом. Люди хоть и не падали духом, все же понимали, что все происходящее сейчас были лишь цветочки, а ягодки маячили в отдалении, но уже наступал срок их созревания.
Во всех описанных, скоротечных, но жестоких боях и, конечно, не без утрат боевых товарищей, на войне без этого не бывает, всё-таки верх одерживали партизаны. И происходило это потому, что их оборонительное порядки были хорошо замаскированы, скрыты лесом, кустарником. Партизаны, имея совсем ограниченное количество боеприпасов, не могли позволить себе той роскоши палить ими, как это делали каратели, поэтому приучали себя владеть выдержкой, терпением, даже в том случае когда, опасаясь рывка, отчаянного броска количественно превосходящих гренадеров. Однако немцы редко ходили на отчаянные штурмовые приступы, они боялись такой встречи с нашими. Ведь, кроме разведки боем крупными подразделениями, враг старался ослабить, деморализовать партизан беспрерывной бомбежкой, артобстрелом всего блокированного леса, особенно того участка, где размещались штаб полка, госпиталь, обозы. Однако и эти, казалось бы жесточайшие меры, желаемого эффекта не давали. Между тем, сроки уничтожения окруженных в этом урочище партизан, истекали. Каратели торопились.
Утром 10 октября каратели в полном смысле слова хлынули в лес со всех сторон. Бои шли на всех участках подразделений полка. С запада на участке Смолица -Дабужа атаки гренадеров отбивали уже названные мной полк №     15, демидовцы, пятый батальон полка «Тринадцать», третий батальон Петра Звездаева и остатки не бравшегося в расчет отряда «Семерка». С севера, на участке от Дабужи до Ухлясти, героически дрался первый батальон Н. И. Москвина. На востоке, по всей пойме Ухлясти до «Горбатого моста» и далее на запад, натиск гренадеров отражали батальоны К. Новикова,И. Дулькина и отряда №48.
В этот день каратели острие своей атаки направили на восточный участок обороны полка, с целью переправиться через Ухлясть, овладеть лесной дорогой Хачинка-Дабужа. Захвати они эту лесную дорогу, кольцо круговой обороны было бы разрезано надвое, а сообщение гитлеровцев сократилось бы на десятки километров В лес вошли бы мотопехота, танки.
Бои на этом участке разгорались с новой силой, не принося успеха карателям. К реке подходили всё новые и новые подразделения захватчиков, которые быстро попадали под партизанский огонь, а маленькая речушка оказалась местом смерти целых гренадерских рот.
Убедившись в невозможности переправиться через речку таким образом, фашисты переменили тактику, их артиллерия обрушила свой огонь по позициям партизан, да такой сильный, что невозможно было и поднять головы в окопе. А гитлеровцы тем временем сосредоточились на реке и переправились через неё. Когда артиллерийский огонь был перенесен в тыл обороны, а партизаны выглянули из окопов и щелей, увидели, что немцы
развернутой цепью наступают на их позиции. По обороне прокатилась команда:
- Приготовить гранаты!
А когда гитлеровцы подошли к окопам, партизаны поднялись и с криками «ура» бросились навстречу им. Эта дерзость ошеломила наступающих и, не приняв рукопашной схватки, они попятились назад, а затем бежали. Партизанские пулеметы и автоматы настигали фрицев, барахтающихся в Ухляста и топком болоте.

1 октября каратели все же вошли в лес. Командир полка № 15 Демидов в разговоре с Гришиным настаивал, что пока есть возможность, а она была, идти на переправу через Днепр. Хорошо зная местность и имея запрятанные плавсредства, Демидов считал, что сейчас сравнительно легко можно прорвать кольцо блокады и под прикрытием длинной октябрьской ночи выйти к реке и переправиться на её правый берег. Гришин сообразуясь с обстановкой, тем, что полк имеет большой госпиталь, длинный обоз с ранеными, а предлагаемый Демидовым маршрут до Днепра сплошным болотом - дело опасное и, главное, надеясь на выручку Красной Армии, это предложение отклонил. Демидов с остатками полка (примерно батальона) двинулся на запад. Ему в «хвост» пристроился и отряд № 48. Не знаю, чем руководствовался его командир В. JI. Ширко, оказавшись, казалось бы уже в безопасном месте, вне блокадного кольца, пересмотрел своё решение, вернулся в расположение окруженного полка.
11 октября бои кипели у самих окопов обороняемого лагеря. Положение наше становилось крайне тяжелое, боеприпасы кончались, уже давно воюем трофейным оружием. Продукты питания тоже на исходе, надежда только на лошадей. Не было и курева. Целыми днями висели над лагерем вражеские бомбардировщики. Из их желтых брюх летели бомбы, тысячи мин рвались по всему лагерю. Справедливости ради нужно сказать, что и бомбы, и мины, и снаряды, посылаемые на наши головы фашистами, имели неплохой результат. Грохот разрывов, свист осколков, резкий треск кустарника, смятого взрывной волной, осыпающие остатки сучьев с деревьев, выматывали нас. Взрывы снарядов, мин, мы отличали от бомб тем, что над нами не ревели моторы вражеских самолетов. И все же были для нас опаснее. Они рвались в кронах деревьев, и тогда осколки, разбрызгивая щепу, впивались в землю, в нас самих... Странно получалось: ведь мы всегда искали защиту в лесу. Зеленый друг давал нам ряд тактических преимуществ, а тут именно он, лес, превратился в ад, приносил нам верную гибель. Спасти тут могло только одно - узкая, глубокая щель. И усталые, изнуренные люди вгрызались в землю...
Положение партизан с каждым днем ухудшалось. Голодные, обросшие бородами, с посеревшими, осунувшимися лицами, с впадинами от бессонницы под глазами, с опухшими от отсутствия соленой пищи деснами, сознавая свою опасность, еще находили в себе силы шутить и смеяться, потому что надеялись, верили, что вот-вот подойдут наши части. А на фронте было тихо...
Немцы хорошо знали, что мы давно голодаем, патроны у нас на исходе. Они не ослабляли огня, лелея надежду на нашу скорую кончину, полное уничтожение. Повторяли атаку за атакой, оказывались лицом к лицу с партизанами. Тогда из щели в щель, из окопа в окоп передавалась команда: «Приготовиться к атаке!»
Трудно представить себе теперь, насколько это были дерзкие, ошеломляющие удары Сытые каратели имея тройное, если не большее превосходство, и не предполагали, что эти голодные, обреченные люди смогут подняться в рукопашный бой, не приняв его, пускались наутек. Но ведь командование фашистской экспедиции не сбиралось отказываться от намеченной цели, тем более, что успех вроде был предрешен. Атакующие подразделения карателей щедро пополнялись, резервов у них хватало, боеприпасов тем более. Хуже было дело у партизан, их ряды с каждой контратакой только редели. .
В результате беспрерывных боев, бомбардировок с воздуха, артобработки, весь лес, служивший партизанам надежной маскировкой, был побит так, что их окопы, щели, землянки, блиндажи, короче говоря, весь лагерь совершенно оголился и враг получил полную картину нашей обороны и систему немудреных укреплений. Усилил удары с воздуха. Дальнейшее пребывание здесь было бессмысленным.
14 октября, в штабной землянке собрались: Гришин, комиссар полка Стрелков, начальник штаба полка Узлов, начальник разведки, командиры батальонов, начштаба отряда № 48 Ясюченя. Обсудив ситуацию, решили пойти на прорыв блокады и двинуться на запад, через Днепр. В пользу этого решения говорило и донесение разведки о том, что в некоторых местах на подходах к Днепру и на самой реке немецкие засады сняты.
Ночь на 15 октября спустилась черная, влажно прохладная, над лесом, уродливо остриженным снарядами и бомбами, волнами пробегал ветер На небе тлеет дымчатый костер стожаров, Большая медведица лежит сбоку Млечного пути, как опрокинутая повозка с косо вздыбленными оглоблями, лишь на севере ровным мерцающим светом истекает Полярная звезда. Тихо шуршала невиданная трава под ногами партизан. Смутно белели березы, чернели ели, сосны. Люди готовились к движению. Вдруг разведка принесла, казалось бы, радостную весть: западная часть леса, вход в Смолицкое болото свободны. Каратели поспешно снялись и бесшумно куда-то исчезли. Для Гришина это была уже загадка Ведь весь предыдущий день батальоны Звездаева и Матяша отбивали там беспрерывные атаки гренадеров, поддерживаемые танками. И вдруг перед партизанами - настеж «распахнутые» ворота? ..
- Не ловушку ли приготовили для нас? - высказал своё подозрение Гришин, отличавшийся обостренным чутьем на разнообразные каверзы фашистов. Однако и выбирать командиру полка было не из чего. В этом лесу, обложенным со всех сторон отборными полками гренадеров, оставаться было нельзя. Маневренность отпадает. Значит, нужно сменить место дислокации. Пока гитлеровцы спохватятся, ведут разведку, перегруппировку сил, а партизаны решили пойти через Днепр, как это сделал Демидов Могли же среди множества беженцев, скрывающимися с партизанами в лесу, быть и предатели, даже немецкие разведчики. Вот и открыли ворота «дерзким пуританцам» в одном месте, организовав инсценировку боев с других сторон. Смотришь, партизанское командование «клюнет» на эту приманку, сами выйдут туда, где капканчик захлопнется.
Пройдя примерно трехкилометровый путь от прежнего лагеря, Гришин остановил полк в густом хвойном лесу. Как раз здесь все лето располагалась «Семерка», а с августа - отряд № 48. Батальоны полка «Тринадцать» сразу же рассредоточились замкнутым кольцом, охватив небольшой участок этого леса. Усталые, истощенные люди, тут же приступили к возведению уже известных укреплений, состоящих из окопов, щелей, строили землянки, блиндажи для раненых и штаба.
Эта неожиданная остановка, хотя и тревожная, все же была желательная. Измученные бессонными ночами люди думали, что за ночь и день они успеют окопаться и даже хоть немного прикорнуть. Все же человеческое любопытство порождало вопрос, почему остановились и не идем к Днепру? Этой же ночью партизанский телеграф разъяснил всему полку «почему»: оказалось, что на этом коротком отрезке к полку прибился раненый боец- партизан из полка Демидова. Он рассказал, что оказавшись в Смолицких болотах на правой пойме реки Ухлясть, демидовцы коротким ударом прорвали второе заградительное кольцо немцев, состоявшее из власовцев, разместившихся на старой, настланной из бревен, так называемой «дамбе», соединявшая Смолицу и Радьковичи. Двинулись дальше. Где-то недалеко от поселка Ухлясть попали под массированный огонь всех видов немецкого оружия. Здесь, в этом узком проходе, и постигла трагическая участь остатков полка:          он был почти полностью уничтожен ...
Вот тогда и стало понятно для командира полка «Тринадцать», почему фашисты так услужливо открыли для него свои ворота: готовили капкан .
Партизан считается особым солдатом, умеющим драться с врагом в его тылу, не имея ни фронта, ни флангов. Может поэтому называли волю партизан стальной. Но они такие же люди во плоти и крови, как и все остальные. Все же, если иметь в виду блокадные дни и ночи октября 1943 года, то никогда еще, ни один лес не видел столько вражеских сил, огня, бомб, снарядов, смертельного металла, сколько их было в Городецком урочище, или, как тогда его мы называли, Смолицкий лес А они, партизаны голодные, изнуренные, злые вне всяких пределов, почти не имея боеприпасов, продуктов питания, кроме конины, да и то не всегда, продолжали сражаться. Да не просто сражаться, а поворачивали вспять сытых, до зубов вооруженных гренадеров 4-й армии группы «Центр». Воля народных мстителей оказалась сильнее! Напряжение в боях переходило все пределы, которые только знали старые, битые партизаны в тяжелой борьбе до этой поры. Здесь, в Смолицком лесу, новой мерой отмерялось их мужество и упорство.
Наш бастион - лес с простыми окопами и щелями. А последний, где остановился полк теперь - лесной квартал, и не случайно его немцы назвали «Роща смерти».
Рядовой боец, командир, оставшиеся в живых после той октябрьской блокады 1943 года, те события засели так глубоко, что и сейчас в каждом из них. Не выходят, как осколки, вросшие в тело. Они никогда не забудут психических атак гренадеров и партизанского быта, который, не «убавить, не прибавить», передает характер сражений в том лесу в Быховском районе. Мы никогда не узнаем последние минуты жизни многих героев тех сражений. Велики были потери, отбивающихся партизан на последнем пятачке в «Роще смерти», при прорыве глубокоэшелонированного, сдавившего нас блокадного кольца карателей. Такова горькая правда войны.
Какое было наше состояние? На мой взгляд, просто нет таких слов, которыми можно это определить. Надо самому испытать всё в реальности, ощутить ту обстановку, в которой действовали партизаны. Всё было в душе: и сознание опасности, и долг перед Родиной, и боль за товарища, который только что был рядом, упал на твоих глазах и не поднялся, и надежда остаться в живых, победить. Все мы знали одно: отступать некуда! До сих пор всё это хранит благодарная память. Она постоянно напоминает о том прошлом, виденном, пережитом вместе с собратьями по вооруженной борьбе. Не выкинешь из памяти тех, кого уж нет …

«РОЩА СМЕРТИ»

Так немцы назвали то место, где теперь остановился полк «Тринадцать». За ночь окапались, заняли круговую оборону, а вот отдохнуть хотя бы денек, не пришлось. Утром в лесу появилась немецкие разведчики. Сколько их было, не считали. Люди, одетые в форму серо-мышиного цвета, двигалась по лесу зигзагами, перебегая от куста к кусту, от дерева к дереву. Наблюдая гренадеров, было видно, что они не знают точного места нахождения партизан Осторожничали, чтобы не попасть под прицельный огонь, искали нас. Соблюдая никогда еще не подводившую, проверенную в деле партизанскую тактику, неожиданность, мы позволили разведчикам приблизиться, а потом так рубанули, что мало кто из них унес свои ноги А потом началось всё сначала...
С утра до вечера над лесом висела бомбардировочная авиация Появились не годные для фронта, зато безнаказанно бомбившие партизан, тяжелые бомбардировщики «Даронье». В промежутках бомбежки в дело вступали артиллерийские батареи. В лесу бушевал огненный смерч, в котором, казалось, никто не сможет уцелеть Но когда наступала короткая тишина и люди начинали шевелиться в окопах, подниматься, невольно думалось: и как только они выдержали этот ад?
Появлялись пешие серо-зеленые цепи и лес оживал. Остервенело штурмуя партизанские позиции, гренадеры с отчаянием фанатиков лезли на окопы народных мстителей, которые находили в себе силу подпускать врага на короткую дистанцию, экономя патроны, метким прицельным огнем расстреливали его А каратели, прижимая к себе ручные пулеметы, автоматы, на ходу поливали нас свинцовым дождем. Всё лезли и лезли. Тогда еле дышавшие, измученные многократным превосходством захватчиков, партизаны проявляли силу духа, поднимались в контратаку. И вот лицом к лицу сходились две противоположные, яростно ненавидящие стороны. Падали партизаны. Валились гренадеры, вскидывали руки, выпячивали мутные глаза, словно хотели запомнить: кто их так. . Падали и не вставали. Народная ярость, вложенная в приклады винтовок, укладывала гитлеровских вояк на вечный покой Уцелевшие, панически поворачивали вспять. «Надолго ли?» - думал каждый из нас.
И каждый прожитый день в кольце блокады уносил из наших и, без того поредевших рядов, много жизней, одновременно продлевая существование другим, так как давал в руки оружие и, главное, боеприпасы, а теперь именно от них зависела продолжительность нашего сопротивления. Стремление добыть патроны стало основной нашей целью. В эти дни в «Роще смерти» о боевитости осажденных партизан судили не по количеству отбитых атак и уничтоженных фашистов, а потому, сколько добыто патронов и гранат. С убитых гренадеров в первую очередь снимали пулеметные ленты, отыскивали коробки с патронами, подсумки.
Давно кончились продукты питания, редко, неизвестно, как и где, ребята доставали конину, и этот несоленый деликатес делили по маленькому кусочку, поровну. Голодовали мы самым настоящим образом. А это было союзником карателей. Голод медленно, беспощадно терзал людей, превращал в полудистрофиков, доводил до апатии... Сотни голодных глаз смотрели друг на друга с немым отчаянием, безмолвно спрашивали: что же будет дальше? Сколько еще мы сумеем продержаться, чтобы отбивать нараставшие атаки врага. Люди порой приходили в отчаяние и, напрягая всё партизанское самолюбие, перебарывали это проклятое чувство, загоняя его поглубже в запаску, никто не ныл, не роптал, не жаловался на свою судьбу. И все-таки наблюдались изменения. Одни при всяком случае ругались тяжело, больше, чем ранее, кляли всё на свете, особенно Гитлера, фашизм, всех любителей военных авантюр. Другие как-то ушли в себя, неестественно похахатывали... Каждый по-своему переживал горе создавшейся трагедии. И всё-таки было самым главным то, что люди на падали духом. О том, что нас ждало, мы знали... Надежда была только на скорый приход Красной Армии, а она стояла на месте, в тех же 18 километрах от нас. Оставалась более очевидная надежда - командир полка Гришин и комиссар Стрелков. «Не один раз, разрывая уже сжатую пасть врага, они выводили из беды. Выведут и теперь!» - говорили усталые, но непобежденные партизаны, воевавшие в полку «Тринадцать» с осени 1941 года. Да, надежда оставалась, однако в данном случае никакая мудрость, полководческий талант не способны были изменить создавшееся критическое положение. Мы оказались в лесу с малым географическим пространством, лишающим маневренности, вынуждены оказаться в позиционной круговой обороне, не дававшей успеха в партизанской  войне. Зато давало преимущество противнику, имеющему огромное превосходство в живой силе, технике, неисчислимого запаса оружия и продовольствия.
Положение в «Роще смерти» с каждым днем становилось всё труднее. Из показаний пленных было известно, что сроки экспедиции по уничтожению блокированного полка, давно истекли. Партизан в этом лесу не должно быть и в помине. А они еще не только обороняются, но и атакуют, обращая карателей в бегство, оставляя множество трупов и оружия.
Каратели нервничали, торопились. Свои боевые действия, а мы к ним, хотя этого не хотели, уже привыкли, они начинали по расписанию. С утра над небольшим пятачком земли, покрытой лесом, волна за волной шли тяжелые бомбардировщики «Даронье», сбрасывая бомбы. Сначала вздрагивал лес. Потом стонала и гудела земля Черные ее столбы, смешанные с дымом, поднимались выше деревьев. Артиллерия посылала снаряды в тот же квартал, куда летели бомбы. Видимо, решили смешать на этом пятачке все: лес, пожелтевшую траву, вместе с трупами людей. Пятачок земли, как больной оспой, был изуродован, изрыт глубокими ямами, над которыми клубился дым, рядом лежали неподвижные, обезображенные людские тела. Появлялись новые, вырванные с корнем деревья.
После такого ураганного шквала, казалось, что никто не мог уцелеть в этом аду, однако, когда, гренадеры шли на штурм «мертвой» партизанской обороны, лес оживал: яростный огонь, красные, белые вспышки пулеметов. Немцы не могли понять, как после такого ураганного огня, на таком маленьком клочке земли еще кто-то остаться живой! Атакующие откатывались назад, метались по лесу, ища защиту за деревьями. До бешенства обозленные партизаны поднимались в контратаку. Ох, эти атаки и контратаки, черта, разделяющая живых и мертвых... Поднимаясь из окопов, партизаны уже не кричали призывного «ура», а хрипели, молча, со звериной поступью и хваткой, не обращая внимания на наставленные на них автоматы, винтовки, шли вперед. Одни падали, другие, как будто не замечая этого, перешагивали через трупы товарищей, и разили растерявшегося врага штыком, прикладом винтовки, пускали в ход ножи. И ухоженные, до зубов вооруженные каратели, от одного только внешнего вида партизанского войска в ужасе столбенели. А люди, которым уже нечего терять и некуда отступать, шли! Шли на смерть во имя свободы тех, кто останется в живых, были одержимы в этом устремлении Кое-кто из фрицев пробовал отстреливаться, а большинство бросали оружие и удирали.
А все же страшная штука сильно обозленный человек! Я сам видел, как один, видать, совсем ошалевший партизан, нагнал убегающего карателя, ударил его винтовкой, как дрыном, тот свалился, а парень долго колотил его уже мертвого. В плен мы их уже не брали. Нам нужно было оружие, боеприпасы, еда. Ведь только это и давало нам возможность продолжать борьбу, держаться в обороне, защищаться. Одним словом, на что-то надеяться.
Шла вторая половина октября, и каждое утро, в определенное время с немецкой точностью над лесом зависала «рама». Вскоре появлялись «Даронье», сбрасывая свой тяжелый груз. Их меняли «Юнкерсы», справно трудились артиллеристы, посылая снаряды в те места, куда летчики сбросили бомбы, перемешивая живое и мертвое, добиваясь своей варварской цели - уничтожить партизан.
Наземное кольцо окружения было сжато до того, что, к великой радости партизан, немецкие бомбы и снаряды рвались в расположении их гренадеров, приготовившихся к атаке. Ух, какой же там поднимался гвалт, принося в эти короткие минуты величайшее удовольствие, казалось, ни на что, кроме встречи с врагом, не реагирующих людей!
И все же какое-то внутреннее чутьё, просто человеческая интуиция подсказывала нам, что каратели, особенно рядовой солдат, становится менее активен в атаках, как-то быстрее падал на землю при первых наших выстрелах, тут же поворачивал назад, очевидно, не желая встречаться лицом к лицу с неизвестно какими судьбами уцелевшими «фанатиками». Участились случаи, когда офицеры с гортанным криком останавливали отступающих, заставляя идти вперед, стали отмечаться случаи, когда даже пристреливали непослушных И все- таки атаки, контратаки, «то великое человеческое безумие» становились всё труднее. Голод добивал нашего брата хуже вражеских атак. Страха уже не было. Правда, боялись ранения, плена. Была цель измученных, исстрадавшихся неимоверной трудной, длительной позиционной войной. Будучи на сверхпределе человеческих возможностей, с каким-то особым остервенением ребята находили силы и шли навстречу ненавистному врагу. Уставшие мозги сверлила мысль: как можно больше успеть уложить их, любителей чужих земель, жаждущих нашей смерти.
Командование экспедиции хорошо знало положении обороняющихся, но никак не могло понять: на что они надеются? Торопились. И с короткими интервалами посылало своих гренадеров на штурм недобитых партизан - пора с ними кончать! И снова атака. Сколько ж их было?.. И вот они, гитлеровские выкормыши, перебегают от куста к кусту, от дерева к дереву. И снова сокрушительный автоматно-пулеметный огонь с короткой дистанции. Передние тут же рухнули на землю. На глазах таяли вражеские ряды. Каратели залегли, не поднимая головы, охваченные ужасом смерти. Потом, пригнувшись, покатились назад, натыкаясь на деревья, теряли оружие, уползали. Навстречу бегущим поднимались офицеры с поднятыми парабеллумами в руках, что-то кричали, стреляли вверх и в солдат, пытались вернуть отступающих в атаку. Наметанный партизанский глаз уже точно определял: трусят... Оказывается, тоже хотят жить! И били, не жалея остатков патронов по этой паникующей толпе. Падали и не поднимались офицеры, пытавшие остановить бегущих. Пользуясь моментом, партизаны выскакивали из окопов, укрытий, настигали гитлеровцев и били кто чем мог и как мог..
Вдруг видим, отделившийся от своих идет рослый немец, пьяно кидая ногами, что-то жестикулируя руками. Оружия при нем не было, на лбу свисали мокрые от пота темно-русые волосы. Околесив несколько деревьев, он приближался к нашим окопам. Для нас это было что-то не совсем понятное. И все же интересное, партизаны в него не стреляли. Солдат шел. Подойдя к нашим окопам, он, кажется, не заметил их, остановился, не отрывая глаз от земли. Пальцы его рук шевелились, будто перебирали клавиши какого-то музыкального инструмента. Вдруг начал приседать, как будто для того, чтобы взлететь, тихо что-то лопотал на своем непонятном языке. Мы, конечно, вытаращили глаза, смотрим на этого непонятного арийца. Вдруг он присел на корточки, как-то безразлично оглядываясь, что-то запел, тягуче, хрипло. Не песня, а какой-то нарастающий вой ...

- Этот отвоевался... - без злости, скорее с сожалением, проговорил молодой партизан Олег Баранчук. - Куда же его теперь?

- Придется отвести в штаб. Конечно, лучше было б, если он уйдет туда, откуда пришел. Немец тем временем топтался, крутился на месте, не отрывая глаз от земли, как- будто что-то искал. Вдруг со стороны противника раздался винтовочный выстрел. Солдат медленно поднял голову, устремил свой взор туда, где прогремел выстрел, стал оседать на землю.

- Своего не пожалели, фрицы, - отреагировал кто-то из партизан. Между тем, каратели пополняли свои ряды новыми силами Бомбить, ложить снаряды стали разборчивее, только в центр нашей обороны, на штаб полка, госпиталь... Ситуация, как говорится, хуже не придумаешь. Но ведь пока человек жив, он борется и обязательно на что-то надеется Так и мы: найдется выход из создавшегося положения! И эта вера не была какой-то слепой, мы доверяли своим командирам, уже не однажды
выводившим полк из сложнейших ситуаций. Ведь не даром с самого начала организации отряда и всю последующую    партизанскую жизнь в борьбе с оккупантами, главный упор в воспитательной работе в партизанской      среде делался      прежде           всего на формирование у людей высоких политических, морально­боевых и психологических качеств. Комиссар полка Стрелков как-то сказал:

- Характер партизана-бойца, мужественного и смелого, вообще, нужно не лепить, а ковать. Воспитывать у людей потребность на постоянную, бескомпромиссную борьбу с захватчиками, не позволять утихать в себе ненависти к фашизму. Держать равнение на бессмертных героев, множить их ряды. Для каждого политработника должны быть незыблемы нормы: находись там, где трудно. Утверждай веру в своё слово делом Умей переносить трудности наравне с рядовым В бою, как бы он не складывался, верь в успех и ту веру всеми силами утверждай у других. Командир полка и его комиссар часто бывали на позициях партизан Как-то перед рассветом на участке нашей обороны прошел Гришин. Он задерживался почти у каждого отделения. Интересовался всем, особенно настроением, тем, что кушали люди, сколько осталось патронов. Проходя мимо «Семерки», шутя спросил: - Ну как, приемыши, держимся?

- А куда нам деваться, товарищ полковник! Надо держаться, главное, больше патронов!

- Знаю, товарищи. Война не спектакль. Переиграть ее хоть и соблазнительно, но невозможно. Патроны будем  добывать у немцев. Там, где брали до сих пор. У нас другого выхода нет. Главное, не падать духом! Каратели всё злее становятся...

-Кажется, сегодня будет особенно тяжело.

- Тяжелее уже некуда, товарищ командир. Но ведь и отступать-то тоже некуда! А как там фронт?

- Фронт молчит... Нужно продержаться еще хотя бы пару дней.

- Легко сказать - продержаться... Придумайте что-нибудь, товарищ полковник!

- Придумаем. Но сегодня надо продержаться!

Комиссар полка тем временем обходил раненых, склоняется над ними. Молча поднимаются тяжелые веки и во взгляде мучительный немой вопрос. «Как там, еще держимся?» А что он мог сказать умирающему партизану, когда сам жил, может быть, ожидая либо смерти, либо ранения - одно другого страшнее.
В жизни каждого участника Великой Отечественной войны, партизанского движения были такие события, которые на всю жизнь запечатлелись в его памяти. Для меня таким событием являются грандиозная по-своему характеру и сложности битва в Бовкинском лесу, в «Роще смерти». Я в то время был уже не новичком партизанской жизни. До прихода в Быховский район уже успел побывать на оккупированной Украине. Летом 1942 года участвовал в боях с карателями в южных массивах Брянских лесов. Зимой 1942 на 1943 год, вместе с партизанской бригадой «За родину», базировавшейся в Клетнянских лесах той же Брянской области, отбивал атаки карательной экспедиции под кодовым названием  «Репейник». Такие же события пережил и в Беловежской пуще в 1944 году.
Не одна из пережитых карательных экспедиций, легкой никогда не была, хотя бы потому, что каждая их них преследовала цель - полное уничтожение партизан! Не вытеснение, изгнание из районов их базирования, а именно полное уничтожение. И все же ни в каком сравнении по своей жестокости, упорству борьбы, блокада октября 1943 года, устроенная нам отборными частями 4-й армии группы «Центр» в прифронтовом Бовкинском лесу, в «Роще смерти», не имела себе равных. Такие дни не забываются. Дни максимального напряжения физических и духовных сил, когда всё подчинено одной мысли - выстоять!
Сражения в «Роще смерти» приняли поистине драматический характер Никогда немецкое командование не бросало на борьбу с партизанами, находящихся на таком малом «плацдарме», как Городецкое урочище, столько пехотных войск, техники, бомбардировочной авиации и артиллерии. Никогда не приходилось мне участвовать в такой длительной позиционной обороне на такой ограниченной территории Ни один блокадный лес не принял на себя столько металла, сколько его легло на каждый квадратный метр в «Роще смерти» (Много лет спустя, в Быхове мне рассказывали, что древесина, заготовленная в тех местах для распиловки, не годилась: ломались пилы от множества осколков, засевших в ней).
Никогда еще не выделялось из множества храбрых миру, столько сверххрабрых в эти блокадные дни. Партизанская армия, давшая миру столько примеров воинской отваги, здесь превосходила саму себя. Люди, не собиравшиеся расставаться с жизнью, не раздумывая жертвовали собой, когда боевая обстановка требовала этого. Мужество, отвага, героизм, принявшие массовый характер, стали одним из главных условий битвы в глубокоэшелонированном кольце блокады и неописуемо трудном прорыве этого бронированного кольца
Успехам в жесточайших, кровопролитных битвах в блокадные дни и ночи, способствовала большая и целеустремленная партийно-политическая работа в ротах, батальонах, мелких подразделениях. Организаторами, душой полка, с самого начала его существования были коммунисты, блокадные дни потребовали от них особого напряжения.... Они личным примером, пламенным словом увлекали в бой. Герой Советского Союза полковник С. В. Гришин, комиссар полка И. А. Стрелков и другие сумели сплотить людей непоколебимым партизанским характером: пока есть силенка, малейшая возможность, сделай все, чтобы помочь друг другу. Сам погибай, но командира выручай! И этим неписаным законом руководствовался каждый участник битвы в блокированном лесу. Коммунисты первыми поднимались в контратаку, а сделать это значит, рисковать жизнью, чаще всего это и была первая мишень.
Я не раз видел самоотверженных рядовых партизан, командиров, но я не видел такой самоотверженности, как здесь, в «Роще смерти».
Такое не забывается, и я хорошо помню те бессчетные атаки сытых, хорошо вооруженных гренадеров, контратаки изнуренных, голодных партизан. Все эти тяжелейшие испытания, мучительные страдания, жертвы, останутся во мне гордым воспоминанием - мы выдержали!
Уходят в прошлое события, люди. Но никогда не померкнут, не исчезнуть из памяти нашей те блокадные дни и ночи, яростных, ожесточенных, кровопролитных боев. Те люди, которые мужали, несмотря на встречные ураганные ветры злейшего врага, вопреки ему! Как же можно не любить их за это! Разве можно забыть их и те дни, кровью запекшиеся в сердце, те рубцы, которых не видно, но они саднят до сих пор!
Не было сомнений в том, что, выполняя приказ Гитлера, стоять насмерть на рубежах реки Сож, противник сделает все, чтобы обезопасить от партизан свои боевые порядки и ближайшие тылы. Не случайно этой операцией руководил командующий прифронтовым районом армии группы «Центр», генерал горнопехотных войск Кюблер. А у него в начальниках - командующий 4-й немецкой армией генерал фельдмаршал Буш. Не много ли для одного полковника и нескольких лейтенантов таких высоких чинов?
Превосходство гитлеровцев было во всем: и в генералитете, и в численности войск, количество которых достигло 25 тысяч, и в том, что партизаны оказались зажатыми в небольшом лесу, вступив в невыгодную им позиционную борьбу.
17 октября, за пятнадцать суток беспрерывных боев, наша круговая оборона в «Роще смерти» сократилась до четырех лесных кварталов, жизнь и смерть ходили рядом И чтобы утвердить висящую на ниточке жизнь, нужны были невероятные, порой казалось, невозможные усилия, муки, во чтобы то не стало, выстоять и победить! Тогда будешь жить. А пока... Фашисты для партизан не жалеют ничего, ни средств, ни сил. И это при катастрофическом положении на фронтах германской армии! Когда были оторваны от прямых обязанностей тысячи солдат, причем все это экстренно, для операции особой важности, против тебя партизана - значит, держись, умирать нельзя!
Во второй половине октября, эти и без слов ясные намерения гитлеровцев, подходили к роковому финишу. Каратели не прекращали яростных атак, напротив, усиливали их, они следовали одна за другой. Наш «плацдарм» простреливался со всех сторон. Тыла у нас не было.
Несмотря на героизм людей, беззаветную их жертвенность, враг подавлял нас мощью огня и численностью. Командиры делали все, чтобы не дать людям пасть духом. К нашей обороне пробивались комиссар полка Стрелков, секретарь парторганизации полка старший лейтенант Кардаш. Они вместе с комиссарами батальонов обходили все окопы, каждую щель. Не скрывая тяжести обстановки, старались поддержать измученных людей, вселить в них бодрость духа. Они рассказали о показании пленных, которые сообщила, что 17 октября - последний день, назначенный генерал-фельдмаршалом Бушем, для расправы с партизанами. Любой ценой, они должны быть смяты, а мы, хотя неимоверно устали, нас меньше, все же этого удовольствия фашистам не позволим!

- Товарищ комиссар! - услышали мы голос лежавшего в окопе партизана. - Радируйте на Большую землю, Родине: что если мы умрем, то умрем честно, как подобает Красному партизану Будем до последнего патрона, вздоха бить, уничтожать этих гадов! Правильно я говорю, ребята?

- Скорее умрем, чем живыми сдадимся, - послышался хриплый голос в ответ.

- А вообще-то, что это мы о смерти заговорили? - сказал еще кто-то, умереть еще успеем, за жизнь бороться надо! А в плен нашего брата фашисты не берут Так что представляться фрицам никому не придется...

И это была правда, горькая, но правда! У нас не было хорошо оборудованных дотов, дзотов, блиндажей в несколько накатов, - наскоро вырытые окопы, щели. Дававшие нам тактическое преимущество лес, всякие кусты, были свалены, посечены. Не было боеприпасов, не было резерва, чего противник имел практически неограниченно. И, несмотря на все эти очевидные превосходства врага, никто из партизан ему не завидовал, не ныл, не роптал, не жаловался на свою судьбу. Усталые, изнуренные голодом люди держались стойко. Непонятно, откуда только брались у них силы, как только им удавалось выдерживать нечеловеческое напряжение, отбивать за день по две - три психические атаки гренадеров, еще авиация, артиллерия... Для нормального человека - это уму непостижимо!
Немцы работали по расписанию, которое изучили и мы. Утром над лесом появляется «рама», потом четырехмоторные «Даронье» - громадные драконы, устаревшие для войны на фронте, теперь воевавшие с партизанами, не имеющими средств противовоздушной обороны.
Продолжала работу бомбардировщиков артиллерия врага, «Роща смерти» гремела от снарядов. И снова темные облака едкого дыма плыли по лесу, он першил в горле, до слез резал глаза. И вот в эту бушующую стихию по всей обороне врывалась трескотня вражеских пулеметов. В коротких промежутках этого огненного смерча до наших окопов доносились гортанные выкрики немецких командиров, которые тут же глохли... Меж деревьев и кустов мелькали фигуры, это немцы шли густой цепью, вели огонь с ходу, не делая перебежек. В этот сплошной клекот, вливался не менее гулкий треск пулеметов и автоматов партизанской обороны. Одни гренадеры падали, на их место вставали другие. Расстояние между яростно враждующими сторонами угрожающе сокращалось. Это была самая настоящая психическая атака, которые в последние дни каратели применяли все чаще. Но они никогда не достигали намеченные цели: немцы не выдерживали хладнокровия людей, готовых на абсолютно все. Если замолкал пулемет, к нему бросался лежавший рядом, лишь бы были патроны! И всё больше и больше гитлеровцев спотыкается, они не дойдя полтора - два десятка метров до наших окопов, захлебывались собственной кровью, пятились назад... Некоторые прячась за пнями, еще долго ведут яростный огонь. Другие, у кого не выдерживали нервы, поднимали руки. Но тут уж не до пленных, атака отбита! Кажись, должна наступить тишина, хотя бы малюсенькая передышка. Где-то недалеко в стане
врага слышится громкое «горгание», шум, стоны. И снова вражеские батареи беглым огнем поливали островок обороняемого леса сотнями смертей. И снова рвутся снаряды.
От копоти  тошнит...
Презирая смерть, люди ползали у трупов карателей и собирали ленты, коробки с патронами. На подобные вылазки команды никто не давал, но они были необходимы, ибо если боеприпасов не будет, то не будет чем и защищаться. А значит, под угрозой жизнь. Ну, а коли хочешь жить, добудь патроны. И добывали.
Вот так прожит еще один день, вырванный у смерти, наступил прохладный осенний вечер и тревожная бессонная ночь. На рассвете похудевший, с воспаленными глазами втиснулся в щель и молча подал руку начальник штаба отряда № 48 Ясюченя:

- Ну как, держитесь?

- Кое-как, Гаврилыч! Патронов маловато. Можно сказать, нету.

- У нас тоже...

Вдруг недалеко от нас услышали голос командира полка Гришина. Приглядевшись увидели, что с ним были командир батальона Звездаев и его комиссар. Подойдя к нашим окопам, Гришин весело поздоровался и, казалось, даже шумновато заговорил:

- Ну, орлы, рассказывайте, как держитесь?

- Что тут рассказывать-то, товарищ командир, кусаемся! Хваленых гренадеров понемногу на тот свет отправляем. Оно, конечно, можно и больше, но вот беда - патронов маловато.

- Ну а как там фронт, шевелится?

- Да нет, братцы, молчит фронт...

- Да-а, - растяжно протянул пожилой партизан, - видать, своих хлопот полон рот. Не до нас им... Надо самим что-то придумать, товарищ полковник.

- Дык, а куда же нам деваться, конечно, будем держаться. Только вот силенок-то маловато ..

- Это тоже верно. И все же имейте в виду, наступающий день будет самый трудный и мы должны выдюжить, отвоевать его у смерти.

- Дык, а когда они были легкие дни-то? Будем стоять на своем, товарищ командир. А вы, как вижу, уже что-то придумали... Мы так и знали!

-Слушая этот разговор, Ясюченя толкнул меня, заговорил:

- Заноза, всюду одна - патроны, патроны и патроны. Эх, если б их было у нас столько, сколько у фашистов, разговор был бы совсем другим.

-Гришин подошел к нам:

- А, приемыши! Живы?

- Далеко не все, товарищ командир полка, - выбираясь из щели, ответил я.

- Это не новость в нашем-то положении, - вдруг как-то неожиданно спросил:

- У вас должны быть люди, хорошо знающие этот лес.

- Есть товарищи из местных, которые читают его, как букварь  Такой человек мне и нужен вот так! - комполка провел ребром ладони около горла и добавил: - Только сильный и смелый, надежный проводник. «Для другой цели Гришин нашел бы человека из своих разведчиков», - подумал я, и приказал своему партизану Олегу Баранчуку позвать дядю Петю. Вскоре тот явился, и Гришин увел его с собой.

ДЯДЯ ПЕТЯ

Судьбы людские - это реки, что впадают в море, имя которому ЖИЗНЬ. За время войны мне пришлось встретиться со многими весьма рядовыми людьми, оказавшимися в наших рядах. Они были схожи и, вместе с тем, различны. Схожесть состояла во всеобщем стремлением по зову сердца встать на защиту Родины. Различия проявлялись в том, что у каждого были свои дороги к нам.
Иван Андреевич Масловский, рождения 1904 года, до начала Великой Отечественной работал в органах МВД в Быхове участковым уполномоченным, затем в райпотребсоюзе. По велению времени, вместе с другими военнообязанными ушел на восток, оставил дома жену с малым ребенком. В Курске, на пункте формирования, Масловский был направлен в город Белые Берега Брянской области на курсы по подготовке для работы в тылу противника, организованные ЦК КПБ и штабом партизанского движения республики. По понятным причинам, на длительное обучение курсантов школа не располагала. 25 сентября 1941 года, получив задание, группа быховчан в составе И. А. Масловский, И. И. Старовойтов, И. П. Стреминик во главе с Н. П. Куракиным севернее Брянска, в районе станции Жуковка перешла линию фронта и углубилась в тыл противника.
Оказавшись уже на белорусской земле, переправившись через Сож, Масловский и Старовойтов, стерев до кровавых мозолей ноги, остановились в деревне Куликовка Славгородского района. Куракин Н. П. и другие товарищи ушли дальше, переправились через Днепр (Н. П. Куракин впоследствии стал командиром партизанского соединения на правобережье Днепра) Масловский и Старовойтов в 1942 году установили связь с десантной группой капитана Сазонова, действовавшей, кстати, в этом же Бовкинском лесу. Иван Андреевич, выполняя задания Сазонова, добывал сведения о противнике, держал связь с Могилевом. Осенью 1942 года, как я уже упоминал, каратели вынудили Сазонова покинуть Городецкие урочища. Масловский и Старовойтов остались вне дела, проживая в той же Куликовке, где я и встретил их в июне сорок третьего.
Масловский хотя немного сутуловатый, но высокого росту, плотного телосложения, носил большую бороду, что придавало ему солидность незаурядного человека и прибавляла возраст. Его прищуренный левый глаз, казалось, постоянно изучающий взор, делали его всегда настороженным и недоверчивым. Масловский со своими товарищами попросились в отряд. Комиссар Сивограков, хорошо знавший их обоих еще до войны, рекомендовал принять их в свои ряды. Находясь в отряде, эти пожилые люди сами себя не выпячивали, а мы как-то обходились без них. Основными нашими делами - разведкой, занималась молодежь. Старовойтова, человека со слабым здоровьем, я назначил писарем, а тихого, малоразговорчивого Масловского - старшиной отряда. Его подлинного имени, отчества, фамилии, в отряде никто не знал, он для всех был просто «дядя Петя».
В процессе партизанской жизни, познавая друг друга, я узнал, что недалеко от Могилева у Масловского есть верный человек по фамилии Чернов, который через его снабжал спецгруппу Сазонова секретной информацией о противнике по городу. Конечно мне, как разведчику, это было очень кстати. Тогда я и предложил Ивану Андреевичу восстановить эту связь. Масловский, казалось, совсем равнодушно отнесся к этому предложению, однако согласился.
Снабдив его крестьянским конем с повозкой, в свежескошенную траву положили соль, сало, корзину яичек, два мешка картошки для обмена в городе на барахло. На всякий случай снабдили самогоном. Это «зелье», оказывало благотворное влияние на постовых контрольно пропускных пунктах. В инструктаже по вопросам, как и где ехать, себя вести, Иван Андреевич не нуждался. Его внешний вид, борода, простой неторопливый белорусский говор делали сугубо мирным, деревенским человеком. И если иметь в виду спецподготовку, почти двухлетнее проживание в тылу врага, хорошо знающего повадки полиции, то в командировки как нельзя лучше подходил Масловский На пятый день по полудни он вернулся в лагерь, не буду рассказывать о переживаниях, связанными с отлучкой, радости благополучного возвращения. Это чувство понятно без слов
Из привезенных сведений, мы узнали многое. Например, что могилевский авторемзавод занимается ремонтом танков. В кинотеатре «Зорька» и близстоящих домах расположилась на дополнительное формирование охранная дивизия. Не могу уверять о действенности переданной нами радиограмме в штаб фронта, только очень скоро, с наступлением темноты над Могилевом появилась советская авиация и бомбы легли именно в названные объекты. После стало известно, что в школе располагались офицеры рейха, ожидавшие своего назначения в подразделении. Там они и были погребены. Такие сообщения, конечно, нас окрыляли и радовали.
Прошло немного времени и мы получили, как говорится, понаслышке сообщение о том, что Чернова не стало... Так это или нет, нужно было проверить. Пригласив к себе Ивана Андреевича, я сообщил ему об этой не совсем хорошей вести в адрес Чернова, добавил: надо навестить нашего «адресата». И заняться этим нужно вам. Перепоручать такие серьезные дела, как вы знаете, не рекомендуется - Ну что ж, коли надо - значит, надо,- ответил он. Сказано это было как-то без интузиазма, лицо Ивана Андреевича покрыла бледность, в глазах появился страх. Наблюдая эти перемены у него, я подумал: боится Однако, это могло быть самообманом. Не выказывая замеченное, сказал: - Дело это, конечно, серьезное и не каждому по плечу. На легкое тут рассчитать нельзя! Подумай. Свои планы и решение скажешь завтра -Поздно вечером Иван Андреевич вошел под мой «парашют». Присел. Долго курил и, набравшись мужества, сказал: - Николай Алексеевич, вы не сердитесь на меня, боюсь я... Нет, вы не подумайте, что я смерти боюсь, не ее, боюсь, что дело загублю. - Как это - загублю?!  Мою неуклюжую фигуру там уже заприметили Могут и схватить. Притащат в полицию, сбреют бороду и крышка всему делу. Пропадет семья, вон оно дело то какое. - Спасибо за откровенность и за то, что вовремя сказал. Иди, отдыхай. Об этом разговоре забудь. «Дядя Петя» как-то сгорбившись, ушел. Оставшись один, я мысленно назвал его трусом.
Вскоре после этого разговора, наши связные Ульяна Устиновна Завалишина, Анастасия Петровна Василькова, будучи в Быхове, узнали о нависшей опасности над женой и дочкой Масловского, увели их из города. Иван Андреевич о том, чтобы принять в наш лагерь, наотрез отказался. В километре от отряда построил жене и дочери шалаш, обеспечил продуктами, и конечно, частенько навещал их. Скоро мы узнали, что Чернова уже нет в живых, оттуда потянулась нить в Быхов, в семью Масловского. Жена и дочка назавтра должны были быть арестованными. И вот совершенно случайно незнакомые люди спасли от гестаповских истязаний женщину и ребенка Что творилось в душе Ивана Андреевича, думаю, объяснять не нужно. Факт остался фактом, с этого времени «дядя Петя» стал веселее и боевитее. А когда началась блокада, он бил наступающих гренадеров, как говорится, без страха и упрека: в укрытии лежал, казалось, не шевелясь, стрелял из винтовки только в цель, никогда не считал, как это делали некоторые, сколько убил врагов. А когда сходились в рукопашные, «дядя Петя» только своим видом нагонял страх на гренадеров, не по кубатуре поворотливый, он ловко расправлялся с попавшими под руку гитлеровцами, с какой-то особой яростью, как дрыном, бил врагов. Тут же срывал с убитых подсумки, кассеты с патронами, давал крепкого пинка, молча возвращался в окоп.
По-разному можно было оценивать поступки Масловского, но для него не было ничего важнее, кроме стремления спасти семью, товарищей. А для этого надо было уничтожать врага
Является ли такое стремление естественным для человека, выросшего на принципе гуманизма? - Безусловно! Советскому человеку чужды захватнические интересы, вражда к народам других стран. Но когда нападают империалистические захватчики, он становится беспощадным. В такое время мы посвящаем свою жизнь решению главной, священной для нас задачи - защите Отчизны.
Провожая долгим взглядом удаляющихся товарищей - Гришина и Масловского, мною овладевала гнетущая тоска и, что греха скрывать, сомнение: сумеем ли мы продержаться хотя бы еще один день? Уцелеет ли радистка Тамара и рация? Используя предутреннее затишье, бойцы перебегая из окопа в окоп, узнавали о своих товарищах, которых оставалось все меньше и меньше. Недалеко, позади наших щелей, Тамара и Валя прикладывали к порванному телу Лиды Коноплицкой какие-то «волшебно-исцеляющие» листья, чтобы затянулись раны. Лида лежала молча, не стонала, не жаловалась, только в её черных глазах поселилась тоска. Наш старикашка, отрядный фельдшер сказал: «Эта выживет. Нужен только срок».
Пролетел отрезок сравнительной тишины, нарушаемый разрывами редких снарядов, которыми немцы «подбадривали» нас, чтоб меньше дремали, но к ним уже привыкли и не обращали внимания, ждали худшего, когда, с немецкой точностью над лесом появилась «рама».
Вот и она. За ней волнами, звеньями «Даронье», им на смену, точно по графику, начался ураганный артобстрел. Лес заполнился гулом, стоном, черными столбами взрывов и едким пороховым дымом. Так же, как и вчера, позавчера и много-много дней назад, которым партизаны и счет-то потеряли, а сегодня - продолжение, конец которому все острее чувствовал каждый.
Были все основания и у генерала Кюблера не сомневаться в успехе. Солдаты получили увеличенную дозу рома, офицеры, подчеркивая важность, в черных перчатках шли впереди.
Бой вспыхнул ярый! Ожесточенный! Ярость фашистов выражалась в том, что прошло уже больше полмесяца боев, и до сих пор они не смогли уничтожить партизан, сломить сопротивление этих дерзких людей, фантастически упорно стоящих на занятых позициях. Двадцати пяти тысячной армии гренадеров с приданными танками, авиацией, артиллерией, а партизан, по агентурным данным их разведки, всего-то было десять тысяч душ. Так это было, а теперь и того меньше... И вот, поди ж ты, не сдаются. Как тут не прийти в ярость?
Ярость же партизан была особая, ясная и благородная. Они защищались от бешеного двуногого зверя, который пришел на их землю, в их дома и в этот лес за тем, чтобы растоптать, уничтожить. Твою жену, детей, твой народ превратить в бесправных рабов. А этого народные мстители позволить фашистам не могли. Отсюда у этих, недавно мирных советских граждан и вскипела ярость. Да еще какая!
И вот они две ярости с разными идеологиями: сжечь, затоптать, убить - с одной стороны, выстоять, победить, умереть, но не сдаться, - с другой.
Вместе со сплошным гулом наступающих и обороняющих пулеметов и автоматов, по лесу «пошла» исполинская коса, от ее острого лезвия валились кусты, летели сучья, падали, идущие в рост гренадеры. Выгоднее все же было нам. Хоть и небольшое укрытие - окоп, но укрытие и стрелять из него удобнее и бежать некуда, позади такой же гул, такая же коловерть бушующего огня Тут весь взор, все внимание на цепи гренадеров, уши в сторону трудящихся пулеметов, и не дай бог им замолчать! Это делать никак нельзя, уж очень веский и категоричный был их «разговор». И фашистские нервы не выдерживали. Заметались каратели в чужом неприветливом лесу, сначала на одном участке, потом на втором, спасаясь бегством, повернули назад... На этом, конечно, не заканчивался день. Мы уже знали «график» и распорядок дня гитлеровских вояк. А они его выполняли точно К этому стремление у них было. В тоже время знание распорядка дня немцев давала кое-какие возможности и нам. Как только уцелевшие фрицы скрывались за деревьями, зная, что вот-вот ударят пушки или прилетят четырехмоторные драконы, ребята, используя этот минимум времени выползали вперед, на боевую операцию по пополнению своего боевого арсенала, разживаясь на кое-какие продукты.
Прошел еще один, до сверх предела напряженный день. И никто не был уверен в том, что ночью фашисты не предпримут нового штурма. Не попытаются сделать то, что не смогли днем. В лагере карателей слышались приглушенные голоса. Наши наблюдатели, выползавшие вперед, видели, как гренадеры подбирали своих убитых и раненых, не приближаясь, однако, к нашим окопам.
В это время Гришин вызвал к себе четырех разведчиков и поставил им задачу: пройти через немецкое кольцо обороны, выйти на западную опушку леса и провести наблюдение за деревней Смолицей и за движением противника по дороге Дабужа - Смолица.
- Группу поведете вы, - повернулся к Ивану Андреевичу, показал карту,- пойдете вот здесь, краем Смолицкого болота - поняли? На рассвете жду обратно
И считавшийся тихий, казавшийся пассивным, «дядя Петя» возглавил группу разведчиков, повел ее в чрево вражеского окружения.
На войне не считаешь, сколько раз' рискуешь жизнью, однако бывают минуты, которые остаются в памяти навсегда. И, несмотря на множество боев, отбитых атак в кольце окружения, эта ночь останется с Иваном Андреевичем навсегда...
Ведя разведчиков в тыл противника, Масловский полз впереди, четверо товарищей не отставали. И хотя разведчики каждую секунду ожидали встречи с врагом, все же она стала неожиданной для них, да и для фрицев тоже. Масловский нос к носу столкнулся с дремлющим в окопе  гренадером Быстро набросился на него, мгновенно воткнул нож меж его лопаток. В это мгновение кто-то грузный навалился на партизана сзади, начал давить Вдруг руки гитлеровца на его шее ослабли. Когда он пришел в себя, то увидел двух мертвых фашистов и разведчика, который повернулся к нему и тихо спросил: «Жив?»
Забрав оружие и документы немцев, разведчики вдоль болота двинулись дальше. Кольцо окружения осталось позади. Выйдя на сравнительно сухое место, Иван Андреевич кустарником привел разведчиков к Смолице.
Гришин терял надежду увидеть разведчиков. Уже не одной такой группе было приказано пробраться сквозь кольцо окружения, но не всем это удавалось. Если разведчики даже выходили к немцам, то вернуться назад было труднее.
Группа Масловского честно выполнила свой долг. На рассвете мокрые, обляпанные грязью, трое храбрецов стояли перед командиром полка. Проводник, еще толком не пришедший в себя от продолжительного рейда, подал два трофейных автомата и документы, найденные у гренадеров. Двое не вернулись.
Возвращаясь назад и проползая последние окопы карателей, наткнулись на их сильное охранение. В короткой рукопашной схватке, убили четырех гитлеровцев, потеряв двоих своих. В эти последние две ночи таких групп с одинаковым заданием, в разные стороны было послано немало. Вернулись одиночки, в том числе и группа Масловского, хотя и понесла потери.
Наступил рассвет, а потом и день. Тихо гудел покореженный лес. По небу плыли серые осенние облака. Б окопах, щелях жались партизаны. А утром повторилось всё сначала: прилетела «рама», затем «Даронье», после их - снаряды, гул пулеметов... И стойкие, обладающие исключительной храбростью, железной волей люди, имя которым - партизаны, выдержали, отвоевали у смерти еще один день. Казалось, последний.
Смолкли немецкие пулеметы, разрывы снарядов. Исчез горький пороховой дым По лесу пошел дурманящий запах немецкой похлебки. Стемнело. В мою щель втиснулся лейтенант Ясюченя. Поздоровавшись, сказал: - Гришин приказал всем комбатам, нам с тобой явиться к нему. - Вряд ли Гришин помнит о нас. Сейчас ему и без нас, наверное, тошно! - Видимо помнит, если зовет. Идем. Очевидно, эта ночь решит нашу судьбу.Мы направились в штабную землянку полка «Тринадцать». Отойдя от линии обороны, мне бросилось в глаза почему-то до этого момента не совсем замеченное, осознанное: лес! Молчаливый свидетель нашей трагедии, он был так побит, изуродован, что даже ночью больно смотреть. Искалеченные осколками могучие стволы деревьев, их вершин, изуродована, политая кровью земля. Вся она исполосована и зияют на ней оспины, что на живом теле раны. Всё вокруг искалечено - и лес, и земля, и люди.. Только лишь небо осталось таким, каким ему положено быть, и то, казалось, посуровевшим.
Гришин, с осунувшимся почерневшим лицом, проваленными глазницами, молча встречал приглашенных. Только у одного, кажется, у Матяша, спросил: - Как ведут себя гренадеры? - Известно как. Выпили рому, поужинали, теперь подтягивают резервы. Не исключена возможность, попытаются атаковать нас ночью. - Могут, - коротко бросил полковник. В блиндаж, пригибаясь, заходили один за одним командиры батальонов. Последними пришли комиссар полка Стрелков и секретарь парторганизации полка старший политрук Кардаш.
Оглядев собравшихся, Гришин начал: - Рассчитывать на то, что немцы после тяжелых потерь оставят нас в покое - бессмысленно. В предвидении наступления Красной Армии, фашисты не могут оставить в ближайшем тылу своей обороны партизанский полк. По расчетам Кюблера, мы доживаем последние часы. И это, хоть и горькая, но правда. Наше положение сверх серьезное, такое, которого никогда не было. Утром отбиваться нам будет уже не чем. Наша трагедия в этом заключается. Убеждать вас здесь нет смысла. Нам остается только одно - прорыв. Задача не из легких. Да оно и понятно, так просто из этого колечка фашисты нас не выпустят, значит, неизбежны большие жертвы. Но это все же активная борьба. Мы не должны доставить удовольствия фашистам глумиться над нами. Ждать, когда они будут уничтожать остатки партизан в окопах или, принудив к бегству, отстреливать как зайцев на охоте. А это назовется ничем не оправданным преступлением, которое будет на совесть нас, командиров. Сообразуясь со сложившей ситуацией, я решил идти на прорыв.

- Сделаем это вот здесь. - Гришин указал место на карте. - Первый наносит удар по позиции карателей батальон Москвина. Командиру третьего батальона Звездаеву необходимо сейчас же послать роту автоматчиков в тыл карателям Поведет ее подобранный мною местный житель Масловский. Где пройти и куда привести людей, он знает, - и, обращаясь к сидевшему у стола Масловскому, строго сказал: - проведешь роту, награжу. Не проведешь... - и вновь к Звездаеву. - Роте поставьте задачу: выйти за пределы кольца окружения и осторожным, обходным маневром неожиданно ударить по гренадерам с их тыла, создать панику, деморализовать врага. Этот неожиданно навязанный бой отвлечет карателей от основного места прорыва и будет сигналом начала штурма. Задача эта сложная и ответственная. От того, как рота справится с поставленной задачей, зависит судьба всех, идущих на прорыв. Гришин объявил точное время снятия батальонов из сосредоточения перед штурмом. Распорядился по части скрытности, бесшумного скопления людей на исходной позиции, чтобы лишить фашистов возможности подготовиться к контратаке. Отдал соответствующие указания каждому командиру подразделений. Обвел всех усталым, но еще острым взглядом, добавил: - Буду надеяться на вас и всех партизан, что кольцо блокады прорвем и выйдем из этой ситуации с честью, как это делали уже не один раз. Итак, друзья, до встречи на месте сбора.

НА ПРОРЫВ

Один за одним уходили командиры подразделений из штабного блиндажа, исчезали в темени ночного леса. Под впечатлением состоявшего разговора, мысленного представления, что будет там во время прорыва? Вспомнился мне подобный прорыв зимой этого года в Клетнянских лесах и я, как на яву, увидел снопы трассирующих пуль, густые разрывы артснарядов, мин прямо в гуще нашей колонны. Когда только что лежавшие рядом в снегу’ люди, куда-то вдруг исчезали: на сучьях деревьев виднелись откуда-то взявшиеся то рука, то нога в валенке или сапоге, внутренности с грязными клочками одежды. По спине побежали мурашки Вдруг эти, не совсем приятные воспоминания, прервал негромкий зов.

- Николай Алексеевич, постой минутку! - отделившись от командирского блиндажа, подошел Иван Андреевич, высокий, кряжистый человек. Правда, придавленный тяжелыми днями блокады, он еще больше сутулился, но не ломался. Переступая с ноги на ногу, удерживая самообладание, заговорил: - Командир, не сердись на старика, может и путного ничего не скажу, но все же... Эта ночь будет трудная, для многих последняя, но она решающая, как говорится, или пан или пропал! Я представляю, что там будет! Знаешь, что Коля, хоть и неудобно так говорить командиру, да еще в такое время, все же по силе возможностей береги сам себя и Тамару. Без рации, сам знаешь, тяжело будет. . Тебе известно, куда я иду и какие мои шансы на жизнь... Но будь спокоен, командир: Масловский не подведет! Пока буду жив , смогу передвигаться на четырех, ползти на брюхе, роту в тыл гренадерам выведу.
Что я мог сказать этому уже немолодому человеку, отцу семьи, который всю свою жизнь охранял покой сограждан, ненавидел войну, теперь сознательно идет туда, где шансов на жизнь мало... К горлу моему подкатил какой-то ком и я с трудом выдавил:

- Жена и дочка-то где сейчас?

- Не знаю... Позавчера, идя в разведку к Смолице, прошел мимо их, теперь уже бывшего шалаша. Сожгли. А где они?.. Не хочется плохое думать. А из головы не выходят, внутри всё кипит ... Пока жив, нещадно буду уничтожать этих двуногих, бешенных убийц!

Перед глазами появилась больная жена «дяди Пети», маленькая дочка, которых недавно спасли от смерти, казалось, совсем посторонние - наши, советские люди. Оказавшись в лесу, девочка беззаботно прыгая, бегала вокруг шалаша, собирала цветочки, радовалась. Так в чем же она провинилась перед фашистами? Стараясь хоть чуточку успокоить товарища, сказал:

- Ты, Андреевич, о смерти-то не думай, потому, что умирать тебе нельзя. Ты еще должен жить, знать, где семья, а в первую очередь автоматчиков выведи туда, куда приказано.

- Хочется. Очень хочется и жить и победить, за все отомстить, - в его устах появилась вымученная улыбка, и он добавил: - Ну что ж, Коля, если доживем до утра, то будем считать себя счастливчиками. А сейчас давай простимся, - молча обнялись, по русскому обычаю трижды поцеловались.

- Прощай, Коля! Будь предельно осторожен. Береги радистку, - Масловский круто повернулся, направился к штабной землянке.

- Идем, - напомнил о себе Ясюченя, стоявший в сторонке.

В лесу рвались снаряды, летали пучки желтых полос, под ногами путались валежины. Метров сто не доходя до своих позиций, Василий Гаврилович присел на оказавшийся рядом пень, а я привалился на жесткую осеннюю фаву. И вдруг, как будто ждали этого момента, над головой лейтенанта пролетели красные шмели, со своим известным пением - пьют-пюй-пюй и щелчки в соседнее дерево

-. Вот гады, так и ищут.

- Шальные это, - невесело молвил я.

- Они тоже убивают и калечат. Ясюченя не торопясь оставил пень, прилег рядом со мной:

- Определенного места и нашей роли в прорыве не указано. Но это и не имеет значения. Мы сами знаем, что надо делать: идем за батальоном Звездаева. Что будет далее, никто не может знать. Но до исходного рубежа ты, Николай, следуй, не отрываясь от звездаевцев. Мы, как бы прикрывая вас, следуем за твоей «Семеркой». У тебя хоть половина ребят осталась?

- Нет... Меньше. Сохранилось главное - радистка и рация. Сейчас больше всего переживаю за них.

- А ты что ж думал, я случайно предложил вам между батальоном Звездаева и нашим отрядом. У нас людей больше, чем у тебя. Что можем, то и сделаем для тебя Не теряй связь.

- Спасибо за опеку, за товарищеский совет.

- Ты, Николай, не сердись, никакая это не опека, а долг, и заключается он главным образом в том, чтобы сохранить радистку и радиостанцию. Меня это тоже беспокоит не меньше, тебя или меня заменить можно, а кто заменит радистку?

- Тебе сколько? - как-то неожиданно спросил Ясюченя. И я не сразу сообразил, что кроется за этим «сколько». Хотел переспросить, но вовремя догадался:

- Двадцать три исполнилось.

- Мне больше - тридцать один. Кажется, еще не жил. А как хочется победить, своими глазами увидеть, как вся эта самоуверенная, «непобедимая» сволочь поднимет руки в собственной берлоге. А ведь это скоро будет! Ну вот мы и пришли. Прощаться не будем, надеюсь, утром встретимся.

Вернувшись в расположение своей «Семерки», собрал людей, объявил о решении командира полка: объяснять, что ждет нас впереди, никому не надо, прорыв повлечет за собой неизбежность потерь. Однако другого выхода нет. Тот, кто боится ринуться в эту мясорубку, может остаться с беженцами. Им позволено решать свою судьбу самим: идти с полком или остаться здесь.

- Товарищ командир! - выступил вперед самый старший, кто остался в живых с начала формирования отряда - командир второго взвода Юзик Волчков, тут без каких-либо преувеличений могу сказать, что авторитет Юзика, а его имя, отчество - Иосиф Иванович Волчков,  был безукоризненный среди бойцов. Он никогда не уклонялся от атакующих фашистов, умело маскировался сам, этого настойчиво требовал от товарищей, в атаку всегда поднимался первым. — В данный момент слова агитации не нужны. Сейчас яснее, как никогда, каждому из нас - смертельная опасность при прорыве блокады. То, что немцы так просто не выпустят нас из этого кольца, об этом и думать нечего, не для этого фельдмаршал Буш оторвал от фронта двадцати пяти тысячную армию гренадеров с приданной ей техникой, удары которой мы довольно-таки неплохо ощутили на себе. Я нисколько не надеюсь на темную ночь, стремительный, неожиданный, даже сверх психический натиск нашего полка - немцы дадут бой. Они ведь тоже жить хотят и не позволят нам хозяйничать в их собственных окопах. Я не пророк. Просто обладаю солдатским чутьем, без которого на войне не обойтись, резня будет та, которой еще никто из нас не видел. И все же на прорыв пойдем вместе с полком. Во-первых, потому что выбирать-то нам нечего. Во-вторых, а это главное - всех не перебьют. А кто погибнет, все же не в этих окопах «Рощи смерти», где завтра каратели с гоготом и улюлюканьем будут просто колоть нас своими тесаками. А это куда страшнее, чем погибнуть в бою, защищая свою честь и товарищей. А еще вот что: мы партизаны, добровольцы, не можем создать такого удовольствия, торжества фашистам - глумиться над нами! Правильно я говорю, ребята?

- Конечно, правильно, да другого разговора и быть не может!
Исхудавшие, измученные люди третьего батальона Звездаева потянулись к исходным рубежам намеченного места прорыва. За                    ними, соблюдая    все правила скрытности, двинулись и     мы. И как бы взяв под свою опеку (главное, рацию) за нами пристроился отряд № 48. В пути, также тихо и   осторожно к                    движущимся присоединялись новые группы партизан. Колонна росла. А позади, оставшиеся отделения по всей обороне, время от времени постреливали в сторону врага, создавая видимость партизанского присутствия в своих окопах. Они должны оставить свои позиции только тогда, когда начнется штурм немецкого кольца окружения ...
Наверное, каждый тогда понимал душевное состояние командира первого батальона Николая Ивановича Москвина, командиров рот и взводов, рядовых бойцов, которые должны были первыми подойти к вражеским окопам                      и ударить по многократно превосходящему, хорошо вооруженному противнику. Первыми ворваться в окопы гренадеров, разорвать кольцо блокады, обеспечить проход тысячам людей. Сохранить их для дальнейшей борьбы. Если даже сами костями лягут. Тогда их заменят другие.
Такова уж железная логика войны. Первыми всегда шли лучшие из лучших, которые не дрогнут ни при каких обстоятельствах, не спасуют даже глядя смерти в глаза.
Полк тихо сосредотачивался на месте намеченного прорыва. Кругом, как бы перекликаясь между собой, стучали фашистские пулеметы. Потрескивали короткими очередями партизанские автоматы, оставленные в обороне. Изредка, то тут, то там взлетали ракеты противника. Партизаны крепко прижимались к земле, гасли ракеты и лес снова погружался в темноту. Сквозь кроны сосен, побитых бомбами и снарядами, мерцали звезды. Народные мстители чрезвычайно осторожно продвигались вперед.
Впереди ступая, казалось крадучись, шел Масловский. Зрение, слух, нервы напряжены до предела. Да оно и понятно, где-то рядом вражеские окопы, вот тут их подстерегает смерть, которую они, автоматчики особого полка «Тринадцать» должны обмануть: зайти в тыл врага и нанести неожиданный удар!
Вдруг впереди совсем близко сверкнули желтые огоньки сигарет, запахло ароматом табачного дыма. Проводник и шедшие за ним товарищи рухнули на жесткую траву и немедля поползли к бодрствующим гренадерам, тут дорог каждый миг, промедление равно смерти. Масловский повернул голову вправо, автоматчики рядом. Он, не по возрасту и крупному телосложению, стремительным броском оказался в окопе гитлеровцев и ударом ножа моментально прикончил не успевших схватиться за оружие двух солдат. В соседних окопах уже шла рукопашная схватка. Слышались глухие удары прикладов, стоны. Вдруг загудели вражеские окопы. Немцы, не поняв в чем дело, открыли ураганный огонь по фронту. А рота автоматчиков Вячеслава Шабанова, ведомая проводником, скрываясь за кустарником, уходила в болото. Гитлеровцы еще не «шумели», когда Иван Андреевич вывел роту на сухое место в густой лес, а затем к окопам карателей...
Этим временем батальон Москвина, соблюдая особую осторожность, бесшумно скапливался на месте предполагаемого прорыва. Вдруг лес осветился десятками ракет. Стало светло, как днем. Это было и плохо и хорошо. Плохо то, что партизаны, видимо, не смогли соблюсти полную тишину, и немцы, может быть, заподозрили недоброе. Хорошо потому, что было видно все вокруг и партизаны, притаившись в траве, за деревьями и кустами, смогли рассмотреть местность, по которой им двигаться. Выждав несколько минут, усыпляющих бдительность гренадеров, батальон поднялся и ринулся к окопам врага. Около тридцати пулеметчиков и автоматчиков цепью двинулись вперед. До вражеских окопов оставались считанные метры, когда лес осветился сотнями неприятельских ракет и взбудораженные оккупанты нажали на все курки имеющего у них оружия. Не было трескотни пулеметов, клокота автоматов, стрельбы из винтовок, был сплошной гул и пляска смерти. Начался поединок с ней. Навстречу огненному смерчу шли народные мстители, которых повернуть вспять уже было невозможно! Они стреляли на ходу, обрушили мощный огонь по освещенным окопам противника. По ночному лесу покатилось грозное «Ура!». Но огонь в ответ был настолько силен и плотен, что многоголосое ура вскоре перешло в отдельные выкрики и затихло совсем...
Теперь преимущество, которым партизаны так долго пользовались, перешло к карателям. Враг, укрывшийся в окопах и щелях, встречал партизанский батальон свинцовой метелью, уничтожая все перед собой, даже косили кустарник. Оставшиеся в живых, прижались к земле, используя кочки, неровности.
Притаившись за толстой сосной с радисткой, я как- то скорее инстинктивно прижимал её плотнее к земле. Гул боя постепенно затих. В ночном лесу наступила тревожная, неправдоподобная тишина. Молчат наши. Не стреляют немцы. Мелькнула тревожная мысль: «Неужели уложили всех? Нет, этого не могло быть!»
В момент «иллюминации» рота автоматчиков вышла на место своего действия, приготовилась к броску, разглядели повозки, запряженные битюгами. И как только погасли ракеты, партизаны напали на них. Быстро расправились с ездовыми и охраной, завладели повозками, нагруженными боеприпасами и продовольствием. Те, у кого были трофейные автоматы, наскоре пополнили свой запас патронами. Подводы укрыли в другом месте и тут же бросились на вражеские окопы, обрушив мощный шквал автоматного огня - там, где не ожидал сам Кюблер.
Лес стоял мрачной черной стеной. Стена эта лишь при вспышках осветительных ракет высвечивалась яркими мигающими сполохами. В эти короткие мгновения видно было, как метались каратели в своей обороне. Значит, сработала полководческая смекалка Гришина, рота Шабанова настолько неожиданно ударила по гренадерам с тыла, что они не сразу поняли, что происходит. .
Пользуясь коротким замешательством в стане врага, батальон Москалева рванулся в его логово врага. Откуда - то спереди, где уже кипел бой, донеслось:
- Слушай мою команду! Вперед за Родину, за жизнь!..
Ожили, ударили наши славные пулеметчики, автоматчики, ворвалось и полетело над освещенным лесом вся человеческая ярость, гнев. Из тысяч пересохших глоток, жаждущих жизни, покатилось хриплое, но яростное - «Ура-а-а!»
Освещенный ракетами, ночной лес гудел. Всюду шло дикое побоище. Остервенело, судорожно оборонялись гренадеры. Но остановить натиск партизан было невозможно, как невозможно остановить снежную лавину... Что там было, лучше всех мог бы рассказать немой свидетель лес. Кругом кипела рукопашная схватка, не было наивных, сентиментальных. Впереди были просветы жизни. И отстаивая ее, люди с треском обрушивали приклады на головы врагов, кололи их ножами, стреляли в упор. Гренадеры платили нам той же монетой... Сквозь этот треск порой слышалось отнюдь не ласковое воспоминание бога, матери и христа.
«Ворота» расширялись. Людская лавина сплошным потоком неслась вперед. Смешались массы людей, бежал и я, не отпуская ни на шаг от себя радистку Тамару и тех, кого еще кое-как мог узнать. Мы видели бегущих людей, стволы деревьев - всё было одного темного цвета. Лишь россыпи трассирующих и разрывных пуль, которые посылали немцы, да взрывы гранат выхватывали из темноты мельтешащие силуэты бегущих людей, стремящихся вырваться из объятия смерти. Не прекращается автоматная стрельба. Кто стреляет, не поймешь... Падают, срезанные пулями, сучья, падают и не поднимаются люди. Идти становится все труднее. Кто-то невидимый зовет на помощь, кто-то кричит: «Вперед, бей гадов!» Кто-то командует рассредоточиться, еще что-то выкрикивает... Зацепившись за что-то ногой, падаю, рядом оказалась Тамара.

- Жива? - спрашиваю радистку.

- Ух ты, напугал! А я думала...

- Да нет, споткнулся.

- Ну если так, то хорошо!

Догорает осветительная «люстра», вскакиваем, бежим дальше.  Лишь бы не отстать!

В темноте, в этой заварухе все перемешалось Немцев от своих отличали только по голосам. Гренадеры скоро это поняли, пытались хитрить, некоторые, улепетывая, оказались рядом с партизанами, тоже кричали «ура», «бей гадов». Но при вспышках ракет их выдавали погоны. На головы таких «сообразительных» арийцев с яростью рушились приклады...
Задыхаясь от волнения, спотыкаясь о трупы, забыв обо всем несли тела раненых товарищей. Напрягая последние силы, стремились вперед легкораненые, больные.
А на флангах шли бои Фашисты не могли смириться с дерзостью партизан, бросились в контрнаступление.
Полосы, снопы трассирующих пуль, изрыгаемых десятками вражеских пулеметов, летели справа и слева. Но уже ничто не могло остановить партизан, они, используя захваченное оружие и боеприпасы, расширяли ворота прорыва, нескончаемым потоком шли и шли.
Вырвавшиеся вперед боевые партизанские группы, оказались там, где стояли отбитые у карателей повозки с оружием и боеприпасами. Это неожиданное счастье особенно обрадовало тех, у кого было трофейное оружие. Бойцы торопливо разбивали ящики, нагружались патронами, пулеметчики обматывались пулеметными лентами, засовывали во все карманы, за ремни гранаты с длинными деревянными ручками, искали капсулы для них. Командиры подразделений собирали разрозненные группы и тут же уходили на помощь товарищам, преследовавших отгрызающихся гренадеров.
Между тем, вырвавшиеся из окружения партизаны, все дальше уходили от того страшного боя с гренадерами к намеченному месту сбора. Уставшие люди, еле передвигая ноги, несли тяжелораненых. Спотыкаясь, опираясь на винтовки, брели раненые и больные. Оставшиеся в живых и оказавшихся рядом со мной, шли товарищи из «Семерки» Настроение моё тогда было двоякое. С одной стороны оно было вроде бы радостное. С другой мрачное, гнетущее, как обыкновенный смертный, я был доволен тем, что, пройдя пекло заварухи, остался жив. И все-таки к этому относился как-то без особого для меня самодовольства. Всё, что было для меня поднимавшим чувства, хотя особых заслуг я в этом не видел, - это то, что рядом со мной шла уставшая, все же уцелевшая радистка Тамара, а на её опущенных плечах висела сумка с радиоприемником - передатчиком «Север». Вторую такую же сумку защитного цвета с радиопитанием нес Миша Канаев. Это давало возможность думать о продолжении выполнения приказа командования фронтом.
Тот, кто был в партизанах, работал в глубоких тылах противника, знает цену радиосвязи с Большой землей Вместе с этим благополучием, меня давили мрачные думы безвозвратных потерь боевых товарищей А сколько полегло их в том Городецком урочище? Больше сорока лет прошло, а тот лес, «Роща смерти», нечеловеческая резня в момент прорыва кольца блокады, атаки, контратаки, гибель товарищей, большинство из которых еще не видели жизни, все это до сих пор живет в моей памяти, как наяву стоит перед глазами. И ведь знаю, что нет моей вины в этом, и все же...
Шли мы молча ступая по мягкому ворсистому ковру изуродованного, израненного леса, нескрывавшего неба с мигающими золотыми пуговицами. Спереди, позади слышался треск сухого валежника, сдержанный говор счастливчиков, чудом вырвавшихся из объятия смерти.
Уже светало, когда большие и малые группы людей сосредотачивались в районе назначенного места сбора Кругом было тихо. Только там, откуда вырвались живые и остались мертвые, еще гремели выстрелы, то короткие, то длинные автоматно-пулеметные очереди... Два батальона полка «Тринадцать», могилевский партизанский отряд № 48 и другие подтягивались к нам. Люди со слезами радости на глазах бросались в объятия друг друга, как будто давно не видевшиеся родственники, слышались восторженные возгласы - «Жив!» - «Как видишь, уцелел как-то!» - «Ну, со вторым рождением тебя!» - «Тебя тоже!»
Утром я подсчитал потери «Семерки». Они были довольно значительные: со мной оказалось всего навсего 31 человек... Правда и то, что несколько человек, отбившись от полка, ушли за Днепр (об этом я узнал позже). Многих тогда недосчитались мы. Погибли, как уже известно, Павел Пимонович Ривоненко, Володя Кучук, командир первого взвода Иван Золотарев, второго Иосиф Иванович, Юзик Волчков, Полина Орловская, Коля Горшков, Иван Илларионович Старовойтов, Тит Быченков. Были раненые: комиссар отряда Максим Сивограков, Лида Коноплицкая, Миша Кузминов, Николай Семченков и многие другие. Иван Масловский затерялся где-то в полку Гришина О потерях полка «Тринадцать», отряда № 48 определенного сказать ничего не могу, так как в это утро, да и с наступлением дня сами командиры не имели точных данных о численности своих утрат. Еще многие бродили по лесу в поисках «своих», а кое-кто ушел за Днепр.
В целом-то наши потери были велики, об этом напоминает семиметровый мраморный постамент, воздвигнутый на Кургане Славы жителями Быховского района у деревни Дабужа: шесть тысяч партизан пали в те блокадные дни 1943 года в борьбе с отборными частями 4-й немецкой армией...
Все же свою главную миссию партизаны, блокированные в Бовкинском лесу, честно выполнили. Народные мстители не только оказали упорное сопротивление сильному, многократно превосходящему по численности врагу, который своей целью ставил их полное уничтожение, замкнутых крепким кольцом в междуречье Сож-Днепр. Изматывая врага, отбивая многочисленные атаки, партизаны нанесли сокрушительный и неожиданный удар и вырвались из, казалось, надежно захлопнутого капкана. Не осуществилась, кстати, уже не первая попытка, горно-пехотного генерала Клюбера и фельдмаршала Буша уничтожить партизанский полк «Тринадцать», которым командовал Герой Советского Союза полковник Гришин. Задуманная экспедиция провалилась, оставив в лесу и на подступах к нему сотни солдат и офицеров германской армии. Мы не могли вести подсчет убитых фашистов, однако показания пленных офицеров, которые, как правило, склонны занижать свои потери, подтверждали, что они всё же превосходили наши.
Этим же утром, 20 октября, командир полка получил радиограмму, в которой сообщалось, что части Красной Армии с боями форсировали Проню и заняли плацдарм на ее правом берегу. Это необычайное сообщение с Большой земли, мигом распространилось по всему лагерю, вылилось в бурное ликование. Партизаны забыли про голод, изнурительную блокаду: час избавления пробил! Не позже, как следующей ночью, остатки полка двинутся к своим.
Мне не пришлось быть участником рейда к фронту, событий на Проне. Военная судьба мне вручила другой азимут. Все же немного позже мне пришлось встретиться с разведчиками полка «Тринадцать», и они рассказали что на Проне полк постигла не менее трагическая участь, чем в Бовкинском лесу. Дело в том, что полученная Гришиным радиограмма о форсировании реки частями Красной Армии, была самая настоящая дезинформация, коварная уловка врага, которая была разгадана только тогда, когда полк был выведен на подступы к Проне, и оказался в ловушке. Вновь начались неравные, кровопролитные бои. Что там было, чем кончилось, могут рассказать только участники тех событий.
Тем же утром 20 октября, в назначенное время «вышла» в эфир и наша радистка Тамара Сафронова и приняла радиограмму, в которой приписывалось: «Вам необходимо остаться в этом стратегическом районе. Усилить наблюдение за переброской войск, техники противника по автомагистрали и железной дороге Гомель- Могилев. Контролировать ход фортификационных работ строительными подразделениями противника на Днепре и подступах к нему. Не оставлять без внимания и Быховский аэродром».
День был самый настоящий осенний, пасмурный и холодный. Свинцовые тучи закрывали небо и низко плыли над лесом. Моросил мелкий, как просеянный через сито, холодный дождь. Он удручающе действовал на партизан. Зато низкая облачность не давала возможности гитлеровцам наблюдать нас с воздуха, и это вполне устраивало. Тишина, стоявшая в этот день в лесу, после минувших канонад, была для нас непривычной и, казалось, обманчивой, настороженной.
Мы с минуты на минуту ожидали разведку гренадеров, но ее почему-то не было. Вскоре с мест вчерашних боев возвратились наши разведчики, доложили: «Немцы, даже не убрав трупов своих солдат, снялись с позиций и ушли из леса».
Располагая такими обнадеживающими вестями, я решил как можно скорее тронуться в путь. Но тут предо мной встал вопрос: сколько взять людей с собой? Отбирать их приказным не хотелось. Надо было набрать добровольцев, согласившихся отказаться от заветной мечты - соединиться с Красной Армией, да еще в то время, когда уже каждый видел этот радостный момент. Я знал, что для людей, переживших ужасы блокады, не совсем резонно отказаться от законно завоеванного счастья встретиться со своими, а тут вдруг ни с того, ни с сего остаться в тылу у немцев да еще где, во втором эшелоне вражеских войск! Я понимал этих, вырвавшихся из объятия смерти людей Одно только напоминание о том, что нужно остаться в тылу у немцев, рождало у людей удивление, которое так и читалось на их лицах, в глазах. И на это у них было полное основание.
Посоветовавшись с комиссаром отряда Сивограковым, решили, что со мной пойдут только добровольцы. Остальные, унося раненых, вместе с полком Гришина пойдут на соединение со своими частями.
Замечательно оказалась и то, что вопреки сомнениям, желающих остаться в тылу и продолжать борьбу с врагом, оказалось больше, чем нужно
Простившись со счастливо сияющими товарищами, с группой в двадцать человек, я двинулся туда, где отбивали яростные атаки гренадеров, названное немцами «Рощей смерти», откуда с таким трудом вырвались. О том, что этот сравнительно короткий переход должен пройти нормально, я полагался на проводника, бывшего лесничего Быховского лесхоза Трофима Андреевича Шереметьева.
Не доходя вчерашней линии вражеской обороны, минуя окопы и щели, нашему взору открылись, прямо-таки жуткая картина. Здесь мы увидели то, чего не могли видеть прошлой ночью в угаре яростной рукопашной схватки - результаты разъяренных людей, у которых было одно ­единственное желание вырваться из давившего нас замкнутого кольца Не помню, чтобы когда-то видел столько побитых гитлеровцев Они валялись в окопах,  щелях, всюду по лесу одиночками и группами. Убитых партизан не было: еще утром командир полка Гришин и комиссар Стрелков для захоронения павших товарищей послали усиленную роту партизан.
Глядя на это открытое кладбище, думалось: вот она гитлеровская стратегия мирового господства, конечный счет человеческого безумия!... Вон сколько уложили их, чопорных сверхчеловеков, а ведь это на мизерном участке такой велико-масштабной бойни... Не зря все же боролись, значит, геройской смертью пали наши товарищи!
К вечеру мы оказались в своем бывшем лагере, там где так надежно укрывал нас когда-то густой, а теперь до неузнаваемости прореженный лес На этом окружающем нас лесном участке виднелись убитые лошади. Может быть, кое-кто скажет, что тут особенного, мало ли побили этих животных? В нашем понятии рисовалось совсем другое. Собственно, и внимание-то наше было приковано к мертвым коням лишь потому, что нас мучил голод. И только увидев эти туши, мы уже пришли к молчаливому сговору - теперь-то наварим и наедимся досыта. Удивительного в этом ничего не было, потому, что за последние дни даже сырая конина для нас была деликатесом.
Кто пошустрее, сразу же отправился на поиски посуды, остальные, предвкушая сытный ужин, повеселели, на лицах людей появилась улыбка, уже послышался шутливый разговор. Но тут одна довольно-таки опасная деталь смешала карты. Кожа на всем трофейном продовольствии по всей длине было разрезано и посыпано каким-то белым порошком. Видя это, каждый понял: мясо отравлено... Это предостережение говорило о том, что немцы предполагают - партизаны сюда могут возвернуться. Значит, не исключена возможность и засады Всё это, конечно, насторожило нас.
Наверное, не даром в народе говорят - голод не тетка. Не обращая внимания на запрет прикасаться к соблазняющему «плоду», долго ребята ходили вокруг мертвых четвероногих и все же вспороли для начала одну, затем другую тушу, извлекли печень, сердце. Знатоки доказывали, что при такой низкой температуре, отрава не могла проникнуть в самое нутро. Ведра - немецкие каски были давно уже приготовлены Нашли два блиндажа, разбились на равные группы, выставили караульных. Вскоре весь ливер кипел в болотной воде. И ничего, что варево было без соли и не совсем вымыто, главное, оно горячее и над головой не свистели пули!
Привалившись к холодной стене землянки смотрел я на боевых товарищей, которые с жадностью съедали недоваренную конину, обжигаясь, с удовольствием хлебали несоленый горячий бульон. И не жаловались на свою судьбу. Напротив, находили силы шутить, смеяться. А я радовался этим замечательным людям, которые пренебрегая опасностью, предпочли остаться в тылу врага, пошли навстречу неизвестности, отнюдь не надеясь на легкую жизнь.
Все они были разные по возрасту, характеру с различной довоенной мечтой. Но когда Родина оказалась в опасности, враг вторгся на нашу землю и был брошен клич «Смерть немецким оккупантам», они, как и все честные люди, взялись за оружие У каждого из них появилось общее неотложное дело, страстное желание защитить родину-мать от врага. Поэтому для них трудности и опасности не в счет. Отвыкшие от элементарных человеческих удобств, пользуясь короткой передышкой, они привалившись друг к другу, спали. Не спалось их молодому командиру. Он отвечал за судьбы доверившихся ему людей, за выполнение задания. В голове бежала нестройная цепь мыслей. Вдруг они, мысли, остановились на одном, не случайном вопросе: почему же фашистам не удалось ни прорвать немудреную партизанскую оборону, не расчленить, не уничтожить полк «Тринадцать» и вместе с ним отряд № 48, «Семерку»? Ведь на стороне гитлеровских генералов было всё! Хорошо оснащенная, многократно превосходящая армия, огромное наличие боеприпасов, техники. Практически неограниченные резервы. У нас примитивные окопы, щели, сначала густой, потом побитый, «раздетый» лес, до смешного мало патронов. И все же партизаны их били, правда, их же оружием и патронами, да еще как! Да и потери «непобедимых» во много раз превышали наши. Я сам слышал, как об этом рассказывал пленный майор, которого гришинцы захватили во время прорыва кольца блокады и расчетливо сохранили, как «языка». То, что рассказывал этот офицер о потерях гитлеровцев, превзошло все наши самые смелые предположения. Из слов этого ярого и чопорного фашиста мы узнали, что только за один день перед прорывом, подразделение которым командовал он, потеряло всех офицеров, около двухсот пятидесяти солдат убитыми и ранеными. Он никак не мог понять, как могло случиться, что голодные, изнуренные блокадными днями, почти лишенными боеприпасов, партизаны стойко держались столько времени.
Он, майор немецко-фашистской армии, знал и предпочитал только одну силу - силу оружия. И искренне удивлялся, почему эта неотвратимая сила не сработала в пользу захватчиков.
Гитлеровцы не знали структуру, душу советского человека. Ни под Москвой, ни под Сталинградом. Ни в борьбе с партизанами, решая задачу их уничтожения. Мне довелось участвовать в блокадных боях в Брянских, Клетнянских лесах, но я не знаю случая, где бы гитлеровские каратели разбили, уничтожили хотя бы одно партизанское соединение. Они лишь научили нас бороться, а мы не преминули воспользоваться этой наукой. А для них так и осталась не разгадана душа советского человека... Были ли мы, партизаны, наделены необычной силой? В чем секрет партизанского героизма? Наверное, в любви к Родине, высоком патриотизме, беззаветном героизме, доходящем до самоотречения, особой выдержке, сноровке. А таких победить нельзя!
Защита и оборона в Бовкинском лесу - дело поистине необыкновенного мужества, непостижимой, даже необъяснимой выносливости, таланта вести оборону. Это было не только мужество и смелость - исключительная храбрость и самообладание простых людей. Это одна из наивысших форм проявления морального фактора, присущего советскому человеку, которого не учел, да и не мог учесть враг. Г де-то генералы фюрера были и правы, когда говорили о русских: «Чтобы эго большевистское племя поставить на колени, в начале их  нужно сломить духом, вырвать из их сердец коммунистическую религию, которая питает их, окрыляет и ведет на подвиги». Да и наш «язык», стоя перед командиром партизанского полка «Тринадцать», перечислял свои заслуги перед германским рейхом, гордился своими наградами Кажется, рассчитывал на доброжелательное расположение к его персоне. Когда ему дали понять, что он теперь только рядовой пленный, его лицо мгновенно покрылось багровыми пятнами и он не замедлил выказать свой нрав. Ох, как он ругал, крестил партизан: «Вы одержимое племя фанатиков, для которых собственная жизнь есть ничто, если ценой этой жизни можно пронести знамя Победы, идей своего коммунистического убеждения. Вы трижды коммунисты, трижды партизаны!» - вопил обиженный фашист.
И все же против ничего не скажешь - правильная оценка.